— Как ты думаешь, Глафира, у нашего дворника есть флаг?
— Если надо, спрошу, — с готовностью откликнулась горничная.
— А зачем тебе флаг? — нахмурился отец.
— Сегодня манифестация, папа, — осторожно напомнила Мура, — и бестужевки присоединяются. Мы же должны поддержать Государя в этот тяжелый момент.
Профессор промолчал, отметив для себя, что у брака Брунгильды одно несомненное преимущество: теперь-то старшая дочь откажется от Дальневосточного турне.
— Не опасно ли это? — встрепенулась Елизавета Викентьевна.
— Я буду осторожна, — заверила родителей младшая дочь. Ее переполняло сочувствие к несчастному отцу и несчастной матери. И почему Брунгильда так жестока?
— А у меня, пожалуй, еще есть время съездить в консерваторию, — неожиданно заявила старшая профессорская дочь, захлопывая нотный альбом и вставая. — К обеду вернусь. Прошу разносолов не устраивать. Обед должен быть скромным.
Никто не ответил золотоволосой красавице, и та решительно вышла из гостиной, а вскоре за ней захлопнулась входная дверь
Едва невеста покинула родительский дом, как Елизавета Викентьевна вскочила и заметалась из угла в угол.
— Что делать? Что делать? — Она ломала руки и бросала отчаянные взгляды на мужа. — Кто такой этот генерал Фанфалькин? Откуда он взялся? Зачем ему нужна наша девочка?
— Меня больше интересует, зачем этот генерал нужен ей? — возразил, багровея, профессор. — Она испортит себе всю жизнь! Главный штаб! А если его пошлют в дальний гарнизон? Куда-нибудь в степь? А если отправят в отставку? Она уедет с ним в деревню и там будет музицировать? Ведь он уже не так молод! Я бы даже назвал его стариком!
— А разве он не моложе тебя? — еще больше расстроилась профессорская жена.
— В паспорт не заглядывал, — профессор скривился, — а только, если он в Турецкой кампании участвовал, считай сама.
Елизавета Викентьевна остановилась и, наморщив лоб, стала беззвучно шевелить губами.
— Надо навести справки, — предложила Мура. — Вдруг выясним что-то порочащее генерала, тогда есть шанс, что Брунгильда передумает.
— Как ты такое можешь говорить! — возмущенно воскликнул отец. — Как это «порочащее»?!
— Но ты же не хочешь, чтобы она стала генеральшей! — возразила Мура. — Вот и я не хочу.
— Ты это выбрось из головы, — Николай Николаевич погрозил дочери указательным пальцем. — Не вздумай свои сыскные способности употреблять. Тебе не к лицу, да и понять могут неправильно.
Их беседу прервал звонок во входную дверь.
— Может, это Зиночка Безсонова за мной, — поспешила успокоить родителей Мура.
Но вместо Зиночки в дверях гостиной появился доктор Коровкин. Он был бодр и свеж, серые глаза его блестели, на румяных щеках обозначились трогательные ямочки: доктор приветливо улыбался. Его пышная русая шевелюра была чуть примята на висках от тяжелой зимней шапки.
— Рад видеть вас в добром здравии, — сказал доктор, целуя ручки хозяйке дома и Муре, затем протянул профессору ладонь для рукопожатия.
— Прошу вас, присаживайтесь, — ласково предложила Елизавета Викентьевна.
В присутствии Клима Кирилловича ей всегда становилось спокойнее.
— Вижу, вы уже осведомлены о моих подвигах, — заметил доктор шутливо, кивая на газету. — Вот уж воистину несчастный день вчера выдался. Сначала огорчение государственной важности: война с Японией. Затем Карл Иваныч Вирхов попросил по дружбе явиться в «Лейнер»… Его-то эскулапы все на войну собрались.
— А вы? — нетерпеливо подстегнула Мура.
— А я еще думаю. — Он улыбнулся. — Вполне возможно, приму посильное участие, если потребуется. А пока что и здесь работки хватает. Советую всем купить лисьи шапки. Великолепное средство от удара по голове. Извините, что шучу, это солнце и мороз так на меня действуют. Хотя поводов для шуток и нет. И в государственном масштабе, и в частном. Для других все закончилось не так благополучно, как для господина Пасманика. Осколки вазы принесли немало вреда. Одной даме повредили глаз. Другой — перебили ключицу. Так что пришлось, сами понимаете, повозиться. А там уж и поздно, да и сам в таком скверном состоянии был, что решил вас своим присутствием не тревожить.
— Очень жаль, — вздохнул многозначительно профессор.
Он все никак не решался сообщить доктору о предстоящей помолвке Брунгильды. Не будь этого обстоятельства, он наверняка бы бросился обсуждать с Климом Кирилловичем, в котором не сомневался найти союзника, бессмысленную войну.
— А почему я не вижу нашей замечательной пианистки? — поинтересовался игриво доктор. — Брунгнльда Николаевна здорова?
— Здоровее некуда, — буркнул профессор, — отправилась в консерваторию. К обеду обещала быть.
— А вы? Вы сегодня с нами пообедаете? — с надеждой спросила профессорская жена.
— Если ничего не помешает, буду весьма рад, — ответил доктор, внимательно приглядываясь к старшему другу. — А вы, Николай Николаевич, разве сегодня на службу не идете?
— Нет, — отвел глаза профессор, — у нас занятия отменены. Все ждут каких-то судьбоносных явлений. Подожду их дома. Ассистент мой при необходимости телефонирует.
— А я собираюсь выходить из дома! — отозвалась отцу Мура. — Но не на занятия, а на манифестацию. Пойдемте вместе, Клим Кириллович?
Доктор, несмотря на очевидное напряжение старших Муромцевых, да и самой Муры, стараясь сохранить шутливый тон, возразил:
— Мне уж не по возрасту, дорогая Мария Николаевна, манифестировать. Это все забавы студенческие. А я уж стар.
— Нет! — с горячностью опровергла Мура. — Вы молоды! И не говорите мне о вашей старости! Вот генерал Фанфалькин — тот действительно старик!
— Какой генерал? — доктор поднял бровь. — Герой? Новый кумир?
— Если пойдете со мной, расскажу, — пообещала Мура. — А вы его не знаете?
— Расспросите генеральшу Зонберг, — нелюбезно встрял профессор, — она наверняка о нем наслышана.
— Да, ведь ее покойный муж воевал на Шипке! — добавила со значением Елизавета Викентьевна.
— Понял, — сказал доктор, — герой Турецкой кампании… Это как-то связано с началом боевых действий? Новый назначенец?
Однако Муромцевы, оставив доктора в недоумении по поводу нового персонажа на российской исторической сцене, далее обсуждать генерала Фанфалькина не пожелали.
— Если проводите Мурочку до Дворцовой, окажете неоценимую услугу материнскому сердцу, — сочла нужным сменить тему Елизавета Викентьевна.
Ей казалось, что лучше, если Мура расскажет Климу Кирилловичу о помолвке Брунгильды по дороге, — доктору будет не так неприятно.
Минут через десять доктор Коровкин и бестужевка Мура Муромцева шествовали по Четвертой линии Васильевского острова с флагом в руках. Флаг нес доктор. Первоначальная неловкость быстро исчезла: то тут, то там мелькали женские и мужские фигуры с флагами и транспарантами. Некоторые несли иконы.
— А моя подруга Зина Безсонова собирается на фронт, — объявила Мура, заглядывая в лицо доктору. — Вы ее осуждаете?
— Не имею права, — серьезно ответил доктор. — Хотя война дело не женское.
— Даже если она едет к жениху?
— Даже если так. Ваша подруга неразумная девочка. Вы думаете, жених обрадуется ее приезду? Война страшна и для мужчин, слишком много страданий, крови.
Они свернули на набережную, пересекли проезжую часть и двинулись вдоль парапета до сходней на лед Невы, где наняли катал, и заскользили по ледяной дорожке, очерченной по бокам пушистыми елочками. Финские сани, ведомые опытными перевозчиками, двигались по колее резво.
Доктор Коровкин испытывал странное чувство; он сидел, обхватив двумя руками древко флага, и поглядывал на разрумянившуюся Муру — все происходящее казалось какой-то детской игрой.
На набережной их захватил человеческий поток, двигавшийся к Дворцовой: толпы студентов и штатских вперемешку с дамами запрудили не только набережную, но и параллельные улицы, модные шубы и форменные плащи соседствовали с чуйками и потертыми пальто бедняков. Порядок охраняли городовые с блестящими номерами на груди. Казалось, весь Петербург объединяло одно желание — жажда возмездия японцам за дерзкое нападение на русский флот у Порт-Артура. Тут и там гремело громкое «Ура!», летели в воздух шапки и фуражки, иногда из толпы выхватывали моряков и все с тем же громоподобным возгласом принимались качать их.