— Ну ладно, — смилостивился счастливый Вирхов, — важен результат. Признаюсь, я и сам ошеломлен. Оказывается, юнцы, которые считали себя боевой политической группой, исповедующей анархистское учение, стали жертвой шпиономании. Они вообразили, что японская резидентура завлекла в свои ряды немцев. То есть и меня. Если вы помните, я из немцев.
— Мы совершенно не придавали этому значения, — растерянно пролепетала Елизавета Викентьевна.
— А один из юнцов помнит, — заявил Вирхов, — он приехал из моих родных краев. И возомнил себя сапсаном — степным соколом.
— Бред какой-то, — обреченно вздохнул профессор.
— Нет, не бред, — запротестовал Тернов. — Мы добыли неопровержимые улики. Впрочем, нам некогда. Мы заехали, чтобы забрать у вас черную тряпку с черепом и соколиное перо как вещественное доказательство.
— Они сознались в этой устрашающей акции? — удивился доктор.
— Увы, Клим Кириллович, не признаются, — Вирхов не скрывал досады. — Казалось бы, мелочь. А они запираются. Стоят на своем: не совершали — и все. Столько чудовищных преступлений организовали, а в этом происшествии не признаются. Что за чертовщина?
— Может быть, там какая-то тайна, — важно подхватил Тернов. — Перья надо сравнить.
— А то ведь проклятый Пасманик и этим даст выйти сухими из воды! — Вирхов поморщился. — Они хорошо конспирировались. Встречались в разных местах, — хищники, преследовавшие свою жертву.
— Глафира, — призвал профессор горничную, — выдай вчерашнюю дрянь господину следователю.
Пока Вирхов с помощником ожидали ценное вещественное доказательство, следователь успел посочувствовать Муромцевым, что будущий член их семьи, генерал Фанфалькин, по милости юнцов лишился своего превосходного автомобиля.
— Впрочем, — покидая столовую, заверил он, — он приобретет себе другой, еще лучше.
Следом за Вирховым и Терновым ретировались из столовой и Бричкин с покинувшим свое экстравагантное убежище Бурбоном. Последний с благодарностью принял от Муры записку к насельникам подворья Валаамского монастыря, с которыми юную сыщицу связывала давняя дружба.
Оглядев оставшихся, профессор пробурчал:
— Так что же искали преследователи Бурбона? Средневековый мандат на трон?
Мура утвердительно кивнула.
— Неужели этот бродяга таскает его за собой по ночлежкам? — не унимался профессор.
— Нет, — ответила Мура, — похоже, он уже лет триста хранится в Кремле, по крайней мере так утверждает автор статьи в сибирском журнальчике, что дал мне Тернов.
— Слава Богу, — фыркнул профессор, — Россия не пережила бы войны на два фронта.
Внезапно в столовой повисла тишина. Тут только все сообразили, что музыкальные экзерсисы завершились. На пороге столовой возникла Брунгильда.
— Что здесь происходит? — сказала она недовольно. — Я слышала какие-то голоса! Громкие разговоры мне мешают заниматься. Могу я выпить чаю?
— Конечно, дорогая, — очнулась профессорская жена. — Как ты себя чувствуешь? Мы так за тебя беспокоились!
— А что случилось? — равнодушно спросила Брунгильда.
— Ты вчера так долго отсутствовала, что мы решили, что ты уже тайно обвенчалась, — осторожно ответил профессор.
— Ничего подобного, — заявила красавица, — я вчера даже не видела генерала. А что, он появлялся?
— Нет, — откликнулась Елизавета Викентьевна. — Может, сегодня появится?
— Вряд ли, — усомнилась Брунгильда. — Впрочем, мне все равно. Я так и знала, что из этого ничего не получится.
— Откуда ты это знала? — удивилась мать.
— И зачем же ты тогда с ним обручалась? — воскликнул отец.
— Он сам сказал, что на него возложено особое поручение, — пожала плечами невеста героя турецкой кампании, — и я сразу поняла, что сватовство ко мне часть такого особого поручения. Может быть, данного самим Государем.
Родители открыли рты от изумления.
— Это у нее сила творческого воображения разыгралась, — пояснила помрачневшая Мура.
— А что вас так удивляет? — потянула невозмутимо Брунгильда. — Я получила и подтверждение от мичмана Таволжанского.
— Откуда ты знаешь мичмана? — насторожился профессор. — Где ты с ним встречалась?
— Нигде, — ответила ему дочь, проглотив тщательно пережеванный кусочек булочки. — Просто вчера вечером, когда я вернулась, а вас не было, он позвонил и все рассказал.
— Что все? Не томи! — в голосе матери слышались мольба и страдание.
— Да ничего особенного, — заторопилась Брунгильда. — Разговор был короткий. Он спросил: «у аппарата мадемуазель Муромцева?» Я ответила, что да. Тогда он сказал, что генерал Фанфалькин вместе с японцем Басой исчез. Уверена, это связано с его особым поручением.
— Надо подробнее расспросить мичмана! — воскликнул профессор.
— Мичман Таволжанский отправился на Дальний Восток, — сказала Брунгильда.
— Как ему это удалось? — изумился доктор. — Ведь отправка их выпуска на фронт задерживалась.
— Вероятно, так отметили его личную инициативу в деле поимки японского шпиона, — предположила Мура. — Впрочем, может быть и другое объяснение. Свою роль сыграл генерал Фанфалькин. Это ведь только мичман думал, что он идет по следу японских шпионов, а на самом деле хитрый Баса следил за Таволжанским и старался избавиться от ненужного соглядатая. Уверена, что именно Баса подложил под нашу дверь… Ну вы сами знаете что.
— Потрясающе! — воскликнул доктор Коров-кин. — Значит, генералу Фанфалькину удалось оторваться от преследования. А как же обручение?
— Брунгильда, — осторожно спросила Елизавета Викентьевна, — ты уверена, что хочешь за него замуж? Это особое поручение прилично и безопасно?
— Конечно, — удивленная красавица, не дождавшись от матери чая, потянулась сама к самовару.
И Елизавета Викентьевна собралась с духом. Она взяла газету и, запинаясь, прочла: «Вчера на границе арестовано фортепьяно, выписанное г-ном Ф-ным из Лондона для красавицы-невесты, известной петербургской пианистки. В фортепьяно обнаружена контрабанда — триста бутылок японской водки сакэ». Не твой ли это суженый?
Брунгильда усмехнулась.
— Оригинально. И ничего шпионского! Очень разумно — контрабандное сакэ в рояле! И выгодно! Вот уж не знала, что генерал такой любитель сакэ.
— Проходимец! — вспылил профессор.
— Просто изобретательный человек, — попыталась теперь успокоить отца Мура.
Брунгильда, как ни в чем не бывало, продолжила свою кокетливую игру.
— Не исключаю, что генерал, когда война закончится, как благородный человек извинится и расторгнет помолвку, — она обещающе улыбнулась доктору, — и я вновь буду свободной… Очень скоро…
— Тогда уж признавайтесь до конца, — включился в игру доктор, — это вы на одном из концертов спорили в дамской комнате с подругой о том, что уговорите отца отпустить вас на фронт?
— Я? В дамской комнате? — повела головой девушка. — Нет, это была не я…
— Мы не мешаем вашему романтическому диалогу? — не сдержала обиды Мура.
— Нет-нет! — поспешил успокоить юную сыщицу доктор. — Вы мне никогда помешать не можете, клянусь!
— Хватит мотать мне душу, — сказал изнуренный профессор. — Клим Кириллович, друг мой, умоляю! Все устали!
— Да, — подхватила профессорская жена. — Милый доктор, да уж решитесь же на что-нибудь, Христа ради!
Щеки доктора залил румянец смущения, он поднялся и оправил визитку.
— Да. Пожалуй, вы правы. Пора. Делаю предложение.
В гостиной повисла тишина.
— Предлагаю вам, милые барышни, прогуляться в Сангалльский сад — поклониться богине любви, снежной Афродите…
Лица дам вытянулись, а профессор расхохотался и, с трудом успокоившись, провозгласил:
— И все-таки это лучше, чем поклонение Орлеанской девственнице.