Мое тело было сплошь покрыто синяками и порезами, хотя самые серьезные раны были забинтованы. Невозможно было скрыть лишь след от кнута, разделявший мою спину по диагонали.
— Боль — самое незначительное из моих нынешних ощущений.
— И все же нужно оградить тебя от излишних страданий, — сказала она. — Предоставь это мне.
Мы медленно опустились на широкую кровать. С величайшей осторожностью Аврелия помогла мне расположиться, словно окутав меня своей роскошной плотью, почти не касаясь моих многочисленных ран, чтобы не причинить мне боли. Ее руки ласкали меня с такой сноровкой, какая присуща разве что рукам художника. Когда мы оба ощутили, что близка вершина страсти, она слегка отвела мои плечи назад, прижав их к подушкам, и легким, как облачко, движением опустилась на меня сверху, исторгнув низкий крик, точно вырвавшийся из груди менады. Ритм ее движений становился все чаще и чаще: она скакала на мне подобно тому, как я утром мчался на Октябрьской лошади.
ГЛАВА 9
— Асклепиод, ты должен позволить мне тебя убить, — произнес я.
Врачеватель сидел за письменным столом и работал над одним из своих многочисленных медицинских трудов, черновые наброски которых он никогда не доверял писцам.
— Пожалуй, это случай особый. Даже для твоего лекаря. Поэтому растолкуй, что все это значит.
— Это только на время.
— Временная смерть, говоришь? Относительно частое явление в мифологии и весьма редкое в жизни земной.
Он отложил в сторону тростниковое перо и, нахмурившись, взглянул на меня.
— Так что же ты предлагаешь?
Мы находились на острове в храме Эскулапа. В задней его части располагались жилые помещения, библиотеки и кабинеты священнослужителей и врачевателей, а также лекционные залы и сады для выращивания лечебных растений.
— Я должен убить тебя не по-настоящему. Мы просто инсценируем твою смерть. Всего на несколько дней.
— Послушай, Деций, — мягким тоном начал Асклепиод. — Я сейчас тебе кое-что скажу, но ты только не пугайся. Зачастую такие ранения, как у тебя, вызывают расстройство сознания.
— Нет у меня никакого расстройства сознания. И чувствую я себя отлично. Если меня что и мучает, то страдания совсем другого рода.
— Тогда настало время все объяснить. Однако прежде я хотел бы взглянуть на твои раны и перебинтовать их. Раздевайся. Мои помощники снимут с тебя повязки.
Я повиновался, и Асклепиод стал меня осматривать. Он делал это так тщательно, что со стороны можно было подумать, будто он разглядывает меня как свою будущую покупку.
— У тебя все хорошо, — заключил он, завершив обследование.
Раб принялся меня бинтовать.
— Раны чистые. Без признаков заражения. Кожа и мышцы в здоровом состоянии. Правда, на них есть некоторые следы любовных утех. Это говорит о том, что свой трудный день ты завершил в постели с женщиной. Причем, судя по всему, порезвился с большим усердием.
— Да, это был самый длинный день в моей жизни, — опускаясь на стул, сказал я, уже облаченный в одежды. — Начался он со скачек. Потом было сражение. А закончился в постели с самой красивой женщиной Рима. Но между этими событиями я успел побывать в обществе злоумышленников, которые затеяли убийство, предательство и поджог.
Глаза Асклепиода заблестели.
— Преступная деятельность! Наконец ты дошел до самого интересного. Давай выкладывай.
Он был из той породы людей, которые расцветали от удовольствия, когда речь заходила о каком-нибудь преступлении.
Я поведал ему почти все, что знал, поделился даже своими подозрениями, ибо счел неразумным что-либо утаивать от своего врача. Асклепиод кивал и усмехался всякий раз, когда слышал какое-нибудь ужасное откровение. Впрочем, в том не было ничего удивительного: ведь он был грек.
— Да, новости, прямо скажем, потрясающие! — воскликнул он, выслушав мой рассказ. — Не могу передать, как мне наскучило заниматься лечением здешних больных. Теперь, по крайней мере, у меня появилась возможность проявить некую изобретательность. Что бы нам с тобой предпринять? Дай-ка подумать. Может, сбросить меня с Тарпейской скалы? Пусть найдут мое разбитое тело в крови и ушибах. Нет, — ответил он сам себе. — При таких падениях осколки костей прорываются сквозь кожу. Для меня будет трудно это воспроизвести. Думаю, будет лучше меня задушить. Раскрасим лицо, из синих губ будет торчать распухший восковой язык. Изобразим так правдоподобно, что комар носа не подточит.
— Меня все знают как человека прямолинейного, — произнеся. — Человека, которому свойственна обыкновенная римская драчливость. Мои приятели-заговорщики ждут от меня традиционных действий. Чтобы не обмануть их ожиданий, я должен проткнуть свою жертву ножом или перерезать ей горло.