Цицерон жил в небольшом, расположенном по соседству с Форумом, со вкусом выстроенном доме, который он приобрел из-за его близости к зданию правительства. У него были и другие дома, как в городе, так и в его окрестностях, но осенью и зимой он обычно обитал здесь. Многие римляне имели обыкновение ложиться спать с наступлением темноты, однако Цицерон всегда работал до поздней ночи. Открывший дверь привратник осведомился о цели моего визита.
— Квестор Метелл, — тихо произнес я. — Явился к консулу по весьма срочному делу.
Он в свою очередь что-то шепнул мальчику-рабу, и тот вмиг исчез в глубине дома. Спустя несколько минут появился Тирон, секретарь и близкий соратник Цицерона, столь для него незаменимый, что по известности почти не уступал самому хозяину.
— Пожалуйста, следуй за мной, квестор, — произнес он. — У господина сейчас другой посетитель, но он хочет непременно тебя принять, поэтому спустится, как только освободится.
Он провел меня в комнату, смежную с атрием, где на столе уже стояло вино и легкие закуски. Тесно связанный с юриспруденцией и ныне занимающий должность консула Цицерон привык к поздним визитерам, избегавшим появляться у него в дневное время.
— Благодарю тебя, Тирон, — сказал я. — Надеюсь, ты сообщишь консулу, что мое дело касается безопасности государства. Будь моя причина менее серьезна, я бы не дерзнул явиться к нему в столь поздний час, не сообщив предварительно о своем приходе.
— Ему об этом хорошо известно, господин. Он скоро освободится. А пока его нет, будь любезен, угощайся. Это тебя взбодрит.
Я последовал его совету. Старое мягкое сетинианское вино оказалось очень вкусным и было мне явно не по карману. Преисполненный нервозности и растерянности, я забыл в тот день пообедать, поэтому с большим аппетитом набросился на предложенные угощения. Они состояли, помимо вареных перепелиных яиц, из пирожков со свининой и прочих выпечных изделий с начинкой из меда и орехов. Не успел я доесть один из них, как в комнате появился Цицерон. Я был смущен, ибо он вошел как раз тогда, когда я слизывал с пальцев мед. Вскочив, я стал извиняться за причиненное беспокойство, но он, махнув рукой, велел мне сесть на место. Сам же расположился напротив меня и приготовился к беседе, не обращая никакого внимания на расставленные на столе закуски.
— Людей всегда приводят ко мне дела государственной важности, Деций Цецилий. В прошлом ты доказал свою преданность, когда безопасность государства была под угрозой. Будь любезен, поведай, что тебе удалось обнаружить сейчас.
Я начал рассказывать. Сначала об убийствах и о том, что их жертвами оказались ростовщики. О том, что Милон посоветовал мне внедриться в общество людей, недовольных своей судьбой, которыми кишел Рим. Когда я впервые упомянул имя Катилины, лицо Цицерона исказилось гримасой отвращения. Опустил я в своем рассказе только все то, что было связано с Аврелией. В конце концов, каждый человек имеет право на личные секреты.
— Луций Сергий Катилина! — казалось, это имя Цицерон не выговорил, а сплюнул. — Так вот до чего он дошел! Хочет вернуть те жуткие дни, когда на каждой улице римляне убивали друг друга. Я всегда знал его как злокозненного человека, а ныне убедился в том, что он вовсе спятил.
Цицерон через силу улыбнулся.
— Ты вел себя очень благоразумно и осмотрительно, Деций. Не знаю ни одного человека, у которого голова работала бы так хорошо, как у тебя. Ты тщательно исследовал все улики и сопоставил все имеющиеся в наличии ужасающие факты. После чего создал — как бы это лучше выразиться? — модель возможного развития событий. Тебе бы впору стать философом.
— Приятно слышать. Сочту твои слова за комплимент, консул, — ответил я. — Правда, меня поставил в тупик разговор с ростовщиком Гаем Рабирием. На приеме у египетского посла он меня заверил, что смерть заимодавца не отменяет долг. Но когда я обнаружил, что все убийства были тщательно продуманы, вещи стали обретать новый смысл.
— Но всадник Децим Флавий, лидер «красной» партии, не был ростовщиком и, казалось, не имел никакого отношения к заговорщикам. Как ты объяснишь его смерть?
— У меня на этот счет есть одна теория, консул. Но мне не хватает доказательств.
На самом деле я был почти уверен в причине смерти Флавия, но у меня было опасное предчувствие, что с этим была как-то связана Аврелия. Мне же не хотелось впутывать ее в эту историю: я все еще надеялся найти доказательства ее невиновности.