Эти обещания были встречены довольно жидкими возгласами одобрения. Казалось, что они вызвали большое сомнение у присутствующих, ибо даже им было трудно поверить в то, что они некогда обретут подобную славу.
Когда все разошлись и я остался один в неожиданно ставшей большой комнате, то первым делом нащупал рукой кинжал и бойцовскую перчатку.
Спустя несколько минут вернулся Катилина со свитком папируса в руке. Он развернул его на столе, прижав грузом по уголкам. Потом обмакнул тростниковое перо в чернила и обернулся, обращаясь ко мне:
— Деций, я хочу, чтобы ты это подписал. Это послание галлам, которое явится свидетельством нашего участия в восстании, а также залогом наших обещаний удовлетворить их требования — вернуть им свободы и отменить долги.
Я взглянул на папирус. Они в самом деле клюнули на наживку.
— Луций, не кажется ли тебе неразумным заверять нечто вроде этого своими подписями?
Я быстро пробежал глазами документ, который оказался по содержанию таким, как его описал Катилина. Сразу бросилось в глаза имя претора Публия Лентула Суры, но никого больше из людей высокого ранга, на которых с такой легкостью ссылались заговорщики, я не обнаружил. Красс, Гортал, Лукулл и Цезарь в этом списке не значились.
— Война началась, Деций, — сказал Катилина. — Считай, что теперь мы объявлены врагами общества, поэтому наши имена на бумаге ничего не значат. Если, конечно, у тебя нет какой-то особой причины, чтобы не ставить свою подпись.
— Нет, вовсе нет.
Я взял перо и аккуратно вывел на папирусе свой титул и официальное имя: квестор Деций Цецилий, сын Деция, внук Луция, правнук Луция Метелла. Я хотел быть уверен, что мое имя никто не спутает с именем отца. Взглянув на подпись, Катилина издал довольный возглас, после чего посыпал непросохшие чернила песком и, смахнув его, вновь свернул свиток.
— Луций, — произнес я, — ты должен отправить Орестиллу с Аврелией в какое-нибудь безопасное место, пока это все не кончится.
Он посмотрел на меня отсутствующим взором, словно решал в этот миг какие-то гораздо более важные задачи.
— Орестиллу? — переспросил он, постепенно возвращаясь из своих мысленных странствий. — Я их обеих отправил в наш загородный дом. Они в полной безопасности. Будут находиться там, пока я за ними не пошлю.
— Что ты намерен делать сейчас? — слегка успокоившись, спросил я.
— Предвкушаю волнующие минуты моей жизни.
Он расплылся в широкой улыбке.
Теперь он говорил, как прежний Катилина. Что бы ни беспокоило его прежде, он сумел с этим справиться.
— Буду выступать с публичными речами. Скажу о том, что необходимо воспользоваться удачно сложившимися обстоятельствами и взять власть в свои руки. Не бойся. Когда скрестятся мечи, многие будут на моей стороне.
Впервые в его речах прозвучало, что он рассчитывает на большую поддержку со стороны народа.
Я думал об этом, возвращаясь домой той ночью. На улице было не только темно, но дождливо и зябко, и я чувствовал себя глубоко несчастным. Бредя по грязным лужам и распугивая недовольных собак, я размышлял над переменчивостью римского электората. Хотя Рим и империя в целом стали как никогда богаты, количество бедняков выросло до невероятных размеров. Многих довели до полного разорения долги, выплатить которые они не могли. Рынок труда был наводнен дешевой рабской рабочей силой, и даже искусные ремесленники с трудом зарабатывали себе на жизнь. В сельских районах обстановка была еще хуже: здешнее население не получало зернового пособия, а основанные на рабском труде латифундии вытеснили и довели до обнищания свободных крестьян.
При таких обстоятельствах многие могли ухватиться за призрачный шанс улучшить свое положение. Демагоги и авантюристы были способны без труда увлечь за собой толпу, которая никогда не задумывается, куда ее ведут.
Кроме того, нужно было учитывать и столь банальное обстоятельство, как скука. Последние годы были спокойными: повсеместные победы Римской империи, серые трудовые будни, игры, публичные торжества, религиозные праздники и жертвоприношения. Одним словом, скучные были времена. Вот почему многие, и отнюдь не только городские бедняки, истосковались по тем далеким дням, когда на улицах сражались уличные банды и личные армии Мария, Цинны, Суллы и других. Они мечтали о том, чтобы самый обыкновенный житель вновь мог безнаказанно убивать сенаторов, грабить и поджигать жилища богатых людей, прикрываясь именем того или иного военного диктатора. То была пьянящая эпоха, но когда она закончилась, людям пришлось пожинать огромный урожай несчастья, что все-таки привело их в чувство.