Чинно и строго в зал вошли десять народных трибунов, садившиеся в кресла, стоявшие перед консулами. Последними вошли Тит Лабиен и Сервилий Рулл, кивнувшие Цезарю в знак приветствия. Цицерон уже начал нервничать, нетерпеливо заерзав в кресле консула. Неужели Катилина так и не явится на сегодняшнее заседание? Но через несколько мгновений он успокоился. В сопровождении группы сенаторов Катилина вошел в зал и прошел к своему месту. Претор Корнелий Лентул сел рядом с ним, а по разные стороны от них начали занимать свои места катилинарии — Марк Порций Лека, Гай Корнелий Цетег, Публий Габиний и некоторые другие, большинство из которых были на вилле Лентула два дня назад.
Председательствующий посмотрел на консулов, и Цицерон едва заметно кивнул головой. Уже последними в зал входили Марк Кальпурний Вибул, Гай Пизон, Марк Клавдий Марцелл, Квинт Гортензий,[54] Квинт Метелл Непот, Квинт Метелл Сципион, занимавшие свои места справа и в центре зала.
Поднявшись, принцепс сената[55] Публий Ваттий Иссаварик произнес традиционное приветствие:
— Да пошлют великие боги удачу сенату и народу римскому.
Все замерли, ожидая следующих слов председательствующего. Он посмотрел по сторонам и отчетливо произнес:
— Наш консул Марк Туллий Цицерон собирается выступить на сегодняшнем заседании.
Услышав это имя, Катилина нахмурился. Он слишком хорошо знал, как к нему относился Цицерон. Сидевший рядом Лентул, тяжело задышав, тихо прошептал:
— Эта вопиющая добродетель сейчас начнет считать наши грехи.
Катилина демонстративно отвернулся к сенатору Леке, будто его не интересовал выходящий к центру зала консул. Галерка и сенат встретили консула настороженным молчанием.
Цицерон, оглядев зал, начал негромко говорить, стараясь, однако, чтобы его голос был отчетливо слышен повсюду:
— Уже многие годы мы справедливо считали, что наша демократия самая действенная и лучшая, а права римских граждан находятся под надежной защитой. Мы привыкли считать сенат оплотом римской законности, народных трибунов — ревностными поборниками прав наших граждан, преторов, цензоров, ставившими достоинство и честь выше всего на свете, а консулов, облеченных почти неограниченной властью, — подлинными «отцами государства». Но сегодня приходится говорить с болью, что наша демократия не действует, свобода многими понимается как свобода вести себя как угодно и делать все, что угодно. На наших улицах творятся бесчинства, наместники грабят и разоряют наши провинции, суровые законы нашей морали ежедневно нарушаются сотни раз, отцы вступают в кровосмесительную связь с дочерьми своими, а наши патриции соблазняют жен своих друзей и близких.
При этих словах Цицерона Катон, повернувшись, в упор посмотрел на Цезаря, но тот спокойно выдержал этот тяжелый взгляд.
— Наша молодежь погрязла в роскоши и разврате, — продолжал консул. — Дело дошло до того, что многие из них отказываются служить в армии, что всегда считалось высшей честью для римлянина. Последние сорок лет мы проигрываем сражения из-за продажности наших полководцев, неспособности наших солдат, отсутствия военной выучки у наших легионеров. Высшей честью для наших предков было служение отечеству, но сегодня мы забыли эти слова. Мы стараемся извлекать пользу лишь для себя, отечество стало для нас пустым звуком, мы кричим о правах римлянина, забывая, что имеем не менее многочисленные обязанности перед римским народом. Дело дошло до того, что наши народные трибуны сами подстрекают к мятежу и возмущениям, сами становятся источниками смут и бедствий. Я не могу в полной мере выразить все то, что хочу сказать, если не укажу на этих людей. Мы всегда гордились тем, что откровенно высказывались по всем вопросам, указывая виновных и наказывая нерадивых. И теперь последую примеру древних. Я хочу спросить народного трибуна Луция Кальпурния Бестиа, где он был прошлой ночью, что делал?
Народный трибун, к которому так эффектно обратился Цицерон, вздрогнул от неожиданности.
— Я… Я… — залепетал он, не находя нужных слов, — я был дома, — наконец решился выдавить из себя Бестиа и только тут, придя в себя, вскочил на ноги. — Я не буду отвечать на твои вопросы, Цицерон, — закричал народный трибун, — согласно нашим законам, никто не имеет права требовать отчета у народных трибунов, никто!
Цицерон наклонил голову в знак согласия.
— Да, ты действительно хорошо знаешь наши законы и свои права. Но пусть тогда мне ответит претор Лентул Корнелий, где он был прошлой ночью?