Отец гордился красотой своей дочери, стараясь угождать ей во всем. После того как пять лет назад умерла Корнелия, первая жена Цезаря, он отдал дочь на воспитание своей матери, а сам женился во второй раз, на Помпее. Дочь и мачеха не любили друг друга и старались видеться как можно реже. И когда Цезарь полгода назад переехал в государственное здание на Священной дороге, дочь осталась с матерью в доме на Сабуре.
Юлия, увидев вошедшего отца, вскочила и бросилась к нему на шею.
— Добрый день, великий жрец, — насмешливо сказала она, обнимая отца.
— Добрый день, маленькая проказница, — Цезарь улыбнулся, обнимая дочь, — мне говорили, что у тебя появился новый поклонник, и я думал, что ты совсем забыла меня. Дай я на тебя посмотрю, — отец отступил на шаг. — Клянусь Венерой,[11] ты выглядишь прекрасно, — сказал он, радостно улыбаясь.
Дочь вспыхнула от радости. На ней была голубая столла,[12] ниспадающая до земли, через плечо была наброшена палла,[13] на шее виднелось ожерелье из сирийских камней, подаренное ей отцом. Волосы были стянуты в тугой узел сверху.
— Насчет поклонников тебе, конечно, рассказала твоя жена, — сморщила носик Юлия, — она, как всегда, все знает.
— А разве это неправда?
— Конечно, неправда. Эмилий действительно влюблен в меня, но я его не люблю. Он глуп, невероятно глуп. А мой избранник должен быть очень умным, как ты. Или похожим на тебя.
— Значит, он будет намного старше тебя, — вздохнул Цезарь, опускаясь на скамью, — а с таким тебе будет неинтересно.
Дочь подозрительно посмотрела на отца. Широко улыбнулась.
— Великий Цезарь хочет сказать, что женщинам бывает с ним неинтересно. Может, поэтому все римские жены только и говорят о тебе.
— Довольно, довольно, — Цезарь поднял руку, — я не хочу об этом ничего слышать. Посмотри на мою лысую голову. Этот мошенник Эпаминон каждый раз, втирая свои мази, уверяет меня, что волос становится больше. А по-моему, скоро вообще ничего не останется.
Дочь села на скамью рядом с отцом. Посмотрела на него и насмешливо заметила:
— Твоя лысина только украшает тебя. Кстати, Сервилия просила передать, что будет ждать тебя у себя дома. Говорит, что у нее есть к тебе дело.
Цезарь кивнул головой, ничем не выдавая своих чувств. Сервилия была единственной женщиной в Риме, которую он не только искренне любил, но и глубоко уважал, прислушиваясь к ее мнению.
— Да, мы должны обсудить с ней поведение одной из весталок в моей коллегии, — лицемерно вздохнул Цезарь.
— Это ты скажешь своему другу — цензору Крассу, когда он придет к нам требовать отчета о твоей нравственности. А мне говорить не стоит.
Дочь явно переигрывала отца, и Цезарю доставляла удовольствие эта игра. Он с гордостью посмотрел на Юлию. В конце концов, это была его дочь.
Вошедшие рабыни начали вносить кушанья — хлеб, масло, сыр, маслины, мед, фракийские яблоки,[14] доставляемые в Рим поздней осенью. Одна из рабынь поставила на стол большую чашу с пшеничной кашей, приготовленной из двузернянки,[15] столь любимую Цезарем.
Высокий сириец внес небольшой кувшин цекубского вина и начал разливать его в коринфские чаши, украшенные серебряной чеканкой.
Цезарь покачал головой, подзывая к себе раба:
— Как тебя зовут?
— Беллубани, господин. Я из Сирии, — ответил раб, наклоняя голову.
— Учти, Беллубани, я не пью по утрам вина. Ты новичок и поэтому запомни, что в мою чашу нужно наливать только воду. И незаметно для гостей. Когда я захочу вина, я сам скажу об этом.
— Слушаюсь, господин.
— Вот ей можешь налить, — разрешил Цезарь, показывая на дочь, — только разбавь его водой. А мне налей того медового напитка из большого кувшина.
Медовый напиток,[16] столь любимый римлянами, готовился из сока и меда.
В триклиний вошла молодая рабыня в греческом платье, неся заправленных орехами голубей. Юлия внимательно посмотрела на нее.
— Какая красавица, — тихо прошептала она, — откуда это чудо у тебя?
— Прислала Эвноя, царица Мавритании, — ответил равнодушно Цезарь. — Она действительно очень красива, но пока не знает нашего языка. Кстати, не думай, что это такой роскошный подарок, — ворчливо заметил он, — я послал мужу Эвнои, царю Богуду,[17] десять рабынь с известью на ногах.[18] А получил взамен только трех.
— Если они все такие, то стоят десятерых, — восхищенно заметила дочь, вглядываясь в рабыню.
— Если она тебе так нравится, можешь забрать ее, — милостиво разрешил Цезарь, — кстати, научишь ее греческому и латинскому.