Не знаю, кто как воспринял это ее замечание, но я лично до сих пор, глядя на человека другой национальности, завидую по — хорошему — человек владеет, кроме русского, другим языком!
Второй, уже более значительный импульс в понимании национального различия людей я получил уже когда подрос. И опять же это было связано с армянами. В Новороссийске много проживало армян. И почему‑то армянские мальчишки всегда держались в стороне от русских. Были мы поменьше, не обращали на это никакого внимания. А подросли, стали замечать нечто непонятное. Они всегда кучкуются, как‑то агрессивно поглядывают. Будто мы в городе лишние. Будто они тут, в городе, хозяева, а мы наезжие. Дальше — больше. К девчонке на танцах не подойти — они вроде как монополию держат в этом. На пляже, в парке, в магазине — того и смотри, что побьют или карманы вывернут. Естественно, нам это не нравилось. Мы тоже стали кучковаться, чтобы противостоять. Бывали драки, бывали серьезные потасовки. Моего брата Анатолия ножом пырнули, как тогда выражались. Почку задели.
Эти неприятные впечатления, связанные с армянами, остались у меня в душе на всю жизнь. Правда, национальная окраска этих неприятных впечатлений была еще непрочной, почти неосознанной. И я далек был от каких‑либо обобщений. Тем более что соседи наши по бабушкиному дому были прекрасные люди — армяне. Дядя Сережа, тетя Соня и их мальчик Сурен.
Когда я уже работал на станции Новороссийск весовщиком — и мне было восемнадцать, — начальником нашего отдела был грузин по фамилии Каландарашвили. Высокий, с мужественным лицом, красавец. В летах уже. Он был веселым, очень обходительным человеком. Нравился нашим женщинам. Когда он входил, каждая старалась улыбнуться ему. Он мне тоже нравился. Но я никак не воспринимал его как человека другой национальности. Хотя каждый раз, преподнося дамам цветочек или конфету, он говорил: «У нас в Грузыи…»
Счастливый был возраст! Или время было такое, когда люди воспринимались как хорошие и не очень хорошие.
В Ростовском статистическом техникуме у нас был преподаватель по математике и счетной работе Семен Исаевич Эскин. Это был чародей в своем деле, маг. Мы все любили математику. Хотя я, признаться, до этого ненавидел ее всеми фибрами своей души. Он говорил «этоть» вместо «этот». Он так ловко, так интересно преподносил нам эти формулы — а — квадрат, бэ — квадрат; синусы, косинусы, что они тотчас прочно укладывались в наших мозгах. Он так просто объяснял нам сложнейшие выводы, решал математические головоломки, что мы диву давались, до чего проста эта математика. И как человек он был сама прелесть.
Слегка губошлепый, в толстых роговых очках, курчавый, с лукавым блеском в глазах. С некоторыми странностями в характере. Он точно по звонку входил в аудиторию и точно по звонку, иногда прерываясь на полуфразе, прекращал урок. На следующий день со вчерашней полуфразы начинал урок. Это нас забавляло и удивляло. Мы про него знали, что он безнадежно влюблен в преподавательницу русского языка Веру Алексеевну. И когда на него вдруг набегала тен;. грусти во время урока, мы очень жалели его и любили еще больше.
Мы почему‑то знали, что он еврей. Но придавали этому значения не больше, чем тому, что, положим, он в очках. То есть, тогда это не имело никакого значения. Правда, не знаю почему, но именно начиная с него я понес в жизнь прочное впечатление, что евреи — умный, хороший народ. Я не помню, чтобы мне кто‑то внушал это или просто сказал какие‑то слова в этом смысле. Просто отложилось в душе и все.
Наверно, поэтому, когда уже после техникума работал в Сибири в Баяндаевском леспромхозе (это 1952–1959 гг.) и попал в коллектив, где были и евреи, я уже как‑то ориентировался в национальном делении.
Так получилось, что в Баяндаевском леспромхозе я начал свою трудовую деятельность рабочим на валке леса, потом работал грузчиком. А потом меня взяли плановиком лесопункта. А вскоре назначили начальником планового отдела. В состав планового отдела входил инженер по технормированию. Эту должность занимал Абрам Семенович Высокий. А статистику у меня в отделе вела Эмма Исааковна Крипе. Оба, и Абрам Семенович, и Эмма Исааковна, были спецпереселенцами. Что это такое, я не сразу взял в толк. Потому что они ничем не отличались от нас, вольнонаемных. Потом я уже узнал, что раз в неделю они должны являться в поселковую комендатуру и там отмечаться. И еще узнал, что они чем‑то провинились перед Советской властью. Что их примерно семьдесят процентов в поселке. Западные украинцы, молдоване, румыны, поляки… И разные по вероисповеданию — иеговисты, баптисты, пятидесятники, хлысты и еще какие‑то. По случаю пришлось побывать в бараках, где многие жили. Общий барак. Много семей. Семья от семьи отделены занавесками из мешковины. В бараках тепло и почему‑то чадно. Люди с покорными кроткими глазами. Не верилось, что эти люди могли сделать что‑то плохое.