После вороха всяческих писаний о распутинской чертовщине при дворе и необъятных сочинений о темной жизни в России тех времен, строчки Муромцевой — Куприной воспринимаются как бальзам на душу. И слова, которые она употребляет, и обороты речи, и наблюдения ее за людьми того круга, и впечатления, и выводы, которые она делает, — все это есть рассказ нормального человека о нормальных людях.
«Без четверти одиннадцать мы вышли из гостиницы и сказали извозчику везти на Морскую, где жили Ростовцевы. И все же оказались первыми гостями. Встретила нас хозяйка, Софья Михайловна, высокая, хорошо сложенная, со вкусом одетая дама. Сообщила, что Михаил Иванович в Мариинском театре, слушает оперу Вагнера. Она ввела нас в просторный кабинет с удобной мебелью, с большим письменным столом, на котором лежала наполовину разрезанная книга модного писателя, если память не изменяет, Сологуба».
«Часов до двух ночи никто не трогался с места. Потом стали подниматься более пожилые гости. Первым простился маститый Кареев. Недолго пробыл Бакст. Часам к трем осталась небольшая компания: Марья Карловна (Куприна), Котляревские — Нестор Александрович, академик и профессор по русской литературе, его жена Вера Васильевна, высокая красивая дама, артистка Александринского театра, брат хозяина, военный, Федор Иванович и мы. Тут началось уже непринужденное веселье. Стоял неумолкаемый смех, Ян изображал мужиков, мещан, мелких помещиков. Ростовцев вставлял острые замечания, Софья Михайловна опять цитировала одного из современных гениев, Марья Карловна не отставала от нее, время летело так быстро, что когда опомнились, оказалось, уже половина шестого» (утра, —В. Р.)
«В Москве шли разговоры о предстоящей премьере «Жизни человека» Андреева. Ян стал поговаривать, что следует хоть на месяц поехать в деревню. Материал для сборника «Земля» он уже передал Блюменбергу, сам дал «Тень Птицы» и теперь свободен на некоторое время, а писать ему хочется. Я ничего не имела против того, чтобы пожить зимой в Васильевском (родовое имение Буниных. —
В. Р.), такой глубокой зимы я еще в деревне не переживала. И мы решили после первого представления «Жизни человека» уехать из Москвы.
Туг обнаружилась черта Яна — всегда откладывать свой отъезд.
Вскоре мы услышали, что Андреев в Москве. В Москву приехала и Куприна М. К., которая нас как‑то вечером по телефону пригласила в «Лоскутную».
У нее в номере мы встретили Леткову — Султанову в черном шелковом платье и Андреева. Леткова, глядя на его мрачное лицо восхищенными глазами, говорила:
— А, Леонид Николаевич, как я рада, что так неожиданно да еще здесь, в Москве, встретила вас! Мы с баронессой Икскуль ваши горячие поклонницы и всегда вместе читаем ваши произведения, потом обсуждаем, переживаем. Как все у вас глубоко, оригинально, как волнует! Вот теперь вернусь в Петербург, будем читать вашу новую вещь в «Шиповнике».
— Я недоволен ею. Не вышло, что задумал, — отвечал Андреев. — Твоя, Ванюша, «Астма» гораздо удачнее, это лучшая вещь в альманахе, и знаешь, у меня ведь тоже астма, как прочел, так и почувствовал, что задыхаюсь.
— Бог с тобой, какой ты астматик! — смеялся Ян.
— А мне, между тем, все кажется, что я задыхаюсь, — настаивал Андреев».
«На первом представлении «Жизни человека» мы не были. Нас пригласили, к моему удовольствию, на генеральную репетицию. Впечатление у меня было странное — я до конца не поняла этой пьесы. Успех она имела. Во многих газетах появились хвалебные статьи.
Наконец, после долгих откладываний, мы накануне Рождества уехали в деревню, оставив в комнатах большой беспорядок, очень смешивший маму. Она говорила, что мы чем‑то очень похожи друг на друга. Взяли путь через Орел, где была пересадка на Юго — Восточную железную дорогу».
«В Москву с нами опять поехал Коля. Мы опять остановились у моих родителей. Не помню точно числа, когда впервые увидела Шмелева, но помню ярко тот вечер, когда я познакомилась с ним у Малаховых. Хозяин дома, драматург Разумовский, собрал московских писателей на пьесу Шмелева. Была ли это «Среда» или просто литературный вечер? В памяти встают уютная квартира во втором этаже (по — русски) деревянного дома, гостеприимные хозяева, обильный ужин с горячими закусками. Но ярче всех я вижу Ивана Сергеевича Шмелева. Небольшого роста, с нервным асимметричным лицом, с волосами ежиком, с за москворецкими манерами, он произвел впечатление колючего и самолюбивого человека. Видимо, он волновался и был рад приступить к чтению. Содержание пьесы выпало у меня из памяти, но, вероятно, что‑то из военной жизни, так как один герой был денщик. Ян после чтения сказал: