– По моему лишному убешдению, – зашипел он, – эта экшпертижа не более чем формальношть. Наука не ешть единштвенный ишточник иштины. – Здесь он еще раз откашлялся, выбросил вперед руку и, обведя пальцем дугу, показал на картину. – Это не обман зрения. Перед нами автопортрет Винсента, висевший в коллекции «Де Грут» в тысяча девятьсот сорок третьем году. Я был тогда юн, но картину эту считал своим другом. Много часов провел я, сидя перед этим полотном, общаясь с ним и прислушиваясь к тому, что оно мне говорит. Этот автопортрет стал мне братом.
Он молча уставился на картину. Его грудь тяжело вздымалась и опадала, что-то свистело и булькало в глотке при каждом выдохе.
– А потом появились немцы. И схватили моего брата. Когда союзники подошли ближе, местный полковник СС со своими рабами погрузил моего брата и остальные предметы искусства на грузовик «опель-блиц». А затем этот полковник, еще один солдат и какой-то рабочий уехали. Грузовик был еще в виду музея, когда нарвался на мину. Кто заложил ее? То ли местное Сопротивление, то ли коммунисты… Каковы бы ни были их намерения, я всегда считал, что именно они несут ответственность за этот взрыв и его последствия. Злободневная политика – ничто по сравнению с подобным шедевром. Люди приходят и уходят – вы, я, полковники СС… Но великое искусство? Когда я увидел столб дыма и горящий грузовик, то испытал искреннюю скорбь, как от потери брата. И наверное, вот почему я впоследствии сделал величайшего живописца Голландии своей специальностью.
Он задышал медленнее и прикрыл веки.
– Я знаю, что принадлежу к числу тех, кто в последний раз видел эту картину висящей в музее «Де Грут». Кроме того, меня нельзя провести дешевой подделкой.
Да, это та самая картина, что была там. Мои коллеги еще продемонстрируют вполне очевидное. Mijn broer is thuis! Мой брат вернулся!
Носорог пододвинулся поближе к портрету, остановился и принялся вытирать глаза. Аудитория взорвалась овацией, в истерике забилось еще несколько человек, и как минимум две телекамеры уперлись в их лица, желая запечатлеть столь выразительные эмоции.
– Чистый балаган, ей-богу, – проворчала Эсфирь.
– Нет, здесь все серьезней, – сказал Хенсон. – Именно это я и имел в виду, когда говорил, что мы можем делать вместе: возвращать краденые вещи тем народам, которым они принадлежат по праву.
– Мои симпатии на стороне Минского, – сказала она.
Сейчас местом за трибуной вновь завладел Жолие.
– А теперь я хотел бы представить шестерых экспертов, которые были столь любезны, что незамедлительно прилетели в Амстердам, дабы составить нашу комиссию. Я по очереди попрошу каждого из них объяснить, в чем именно заключается их роль. Итак, прежде всего наш достопочтимый хозяин, доктор Эрик Люц из Рийксмузеума Ван Гога. Он занимается архивными поисками как здесь, так и в имении Де Грут, а также и во всех прочих местах, чтобы найти любые сведения, могущие пролить свет на происхождение картины и установить ее подлинность. Доктор Люц?
Люц навалился грудью на стол и, чуть ли не целуя микрофон, сказал следующее:
– Антуан совершенно прав. Мы зачастую не можем найти никаких независимых указаний, свидетельствующих о создании или существовании того или иного полотна, даже на протяжении всей жизни художника. Тем не менее здесь я бы хотел обратиться к одному интересному документу, а именно речь идет о письме к
Тео Ван Гогу. Как утверждает мистер Минский – Яков Минский из Америки, данное письмо подтверждает тот факт, что автор подарил эту картину его дядюшке. Что это доказывает? Может быть, ничего, а может быть, все. Но этот вопрос можно изучать с разных точек зрения. К примеру, мемуары или воспоминания соседей, квитанции о передаче прав собственности и так далее и тому подобное…
Тут он снисходительно повел рукой, будто отогнал назойливую муху. Бесстрастный жрец науки, утомленный необходимостью излагать прописные истины.
Следующим выступал эксперт Паоло Креспи из Болонского университета.
– Моя область, – сообщил он, – это химия красок и лаков. Разные краски использовались в разные времена. Разумеется. В период Возрождения у живописцев имелась также дополнительная проблема: они создавали свои собственные пигменты или же приобретали редкие цветные материалы у моряков или что-то в этом духе. Во времена Ван Гога, конечно, краски можно было купить, как и сейчас. У нас имеются относительно полные данные о том, кто и где выпускал те или иные краски, а также имелся ли к ним доступ у конкретного живописца, например Ван Гога.
Он оторвался от стула и подошел к мольберту.
– Так вот, в случае Ван Гога есть кое-что специфическое, что может нам помочь. Как известно почти любому человеку – особенно когда речь идет о подсолнухах, – Ван Гог очень любил пользоваться пигментом «желтый хром». Если приглядеться, то вы заметите на сюртуке, в который одет художник… и особенно вот здесь, на пуговицах… желтые акцентирующие пятнышки. Возможно также, что желтый хром или аналогичный пигмент был подмешан в мазки вокруг его головы для создания вот этого характерного голубовато-зеленого эффекта. Как бы то ни было, я поначалу намерен сосредоточить свое внимание именно на желтых пятнышках. Видите ли, у желтого хрома есть одна любопытная особенность: он меняется по мере старения. Да, он желтый изначально и желтым остается, однако с годами… как бы выразиться… с годами он приобретает иной оттенок за счет химических изменений. Если картина была создана в тысяча восемьсот восьмидесятых годах и пигмент в самом деле является желтым хромом, то глубина таких изменений окажется иной, нежели если картина написана недавно. И в этом последнем случае фальсификатору пришлось бы прибегнуть к заменителю или каким-то иным образом изменить краску, чтобы результат напоминал подлинный желтый хром Ван Гога. Далее, я не могу сказать с ходу, но если кто-то покрыл картину лаком, то и здесь я тоже смог бы кое-что выяснить.
– Я надеюсь, – проворчал Турн, – вы не собираетесь портить полотно своими химическими анализами.
– Разумеется нет! – обиделся Креспи. – Вы и сами это знаете! Я же не чудовище! Современные приборы настолько чувствительны, что анализ можно провести на кусочке с булавочную головку!
– Никакие повреждения картины недопустимы, – не успокаивался Турн.
– Конечно, конечно, – вмешался Жолие. – Я могу подтвердить репутацию профессора Креспи. Его прошлые работы безупречны.
– Картина останется в целости и сохранности, – заявил Креспи и уселся, возмущенно сложив руки на груди.
Хенсон наклонился к Эсфирь.
– Академический пинг-понг, – прошептал он.
– Кстати, мне кажется, что в полиции все эксперты почему-то всегда согласны между собой, – заметила она.
– Туше, – улыбнулся Хенсон. – С другой стороны, обычно они не столь театральны.
К этому моменту Жолие уже представил Хуана Фернандеса Балеару, который изучал полотна с помощью рентгеновских, ультрафиолетовых и инфракрасных лучей. Внешне профессор состарился очень импозантно. Его седые волосы оттеняли темные глаза, а хрипловатый голос говорил о зрелой мужской силе. По словам Жолие, в последние годы Балеара добился также значительного прогресса в области магнитно-резонансного анализа.
Испанец начал свое выступление с извинения за недостаточно чистый английский, хотя на деле акцент почти не ощущался. Он объяснил, что свет с длинами волн, недоступными человеческому глазу, открывает совершенно новые особенности полотен. К примеру, с помощью рентгеновских лучей становится возможным обнаружить любые красочные подложки, находящиеся под верхним непрозрачным слоем. Такая методика дает нам массу новой информации. Скажем, можно выявить старые картины, закрашенные в более позднее время теми художниками, которые хотели сэкономить на стоимости холста. Далее, живописцам часто не нравятся свои первичные результаты, и они просто зарисовывают их сверху. Получается, рентген полезен при выяснении, что же исходно намеревался изобразить художник. Иногда крупный живописец мог несколько подретушировать свое полотно, чтобы оно больше понравилось покупателю или меценату. Например, он мог добавить какой-нибудь предмет к натюрморту, пририсовать медаль или иной знак отличия. Здесь Балеара упомянул об одной испанской картине начала девятнадцатого века, на которой пришлось закрасить младенца из благородной семьи. Дело в том, что ребенок умер, и художник, по-видимому, не хотел лишний раз травмировать его мать. Далее, необычные участки спектра полезны для анализа техники работы кистью.