– Я что-то в толк не возьму, – нахмурился Вестон. – Что сие означает, собственно?
– Ни в каких иных местах картины нет существенной разницы между тем, что внизу, и тем, что мы видим. Словно он писал, не внося никаких поправок, – ответил Балеара. – Но почему здесь решился на изменения?
– Язык жестов? Масонский знак? – предположил Вестон. – Или он входил в местную банду? А вы как считаете?
– Ну, обычно причина в том, что автор недоволен первоначальным результатом.
– Может, для него это имело еще какой-то смысл, – сказал Жолие. – Скажем, ладонь – это специальный знак, связанный с его интересом к буддизму.
– Стало быть, ладонь вверх – это буддистский символ? – удивился Вестон. – Он что, этим увлекался?
– Ладонь, шмадонь… – проворчал Минский.
– Да, но… – вдруг встрепенулся Вестон, – получается, у нас еще одно доказательство подлинности!
Балеара повел плечом.
– Не уверен. Хотя ситуация очень любопытная. Видите ли, из-за своей приверженности к технике импасто ему бы пришлось соскабливать краску с холста, если бы нужно было внести какие-то изменения. В противном случае нижние мазки будут проявляться в фактуре верхнего изображения. А с другой стороны, радиографическое изображение закрашенной поверхности мы можем получить, если только подслойная краска хотя бы немного подсохла.
– Он возвращался к своим картинам? – спросил Креспи Антуана.
– М-м, не думаю, – ответил тот. – Впрочем, придется попросить Люца навести справки, хотя я лично вполне уверен, что нет, не возвращался. Он писал свои полотна, когда его душа была чем-то затронута, и после завершения просто останавливался, и все. По крайней мере, я так понимаю. Как и у Моцарта, у него не было много времени для интроспекции.
– Вы это о чем? – Вестон явно потерял нить и начинал раздражаться.
Эксперты одарили его одинаково унылыми взглядами и дружно пожали плечами.
– Я о том, что картину изменили, – терпеливо объяснил Жолие. – Интригующая деталь, которой еще предстоит дать научную оценку.
И тут Эсфирь словно прозрела. Будто ей дали подзатыльник.
– Это не Де Грут, – сказала она.
– А? – переспросил Вестон.
– Послушайте, какое отношение это име… – начал было Балеара.
– Ох, имеет. Да еще какое, – уперлась девушка. – Взгляните-ка на фото. – И она ткнула пальцем в руку портрета.
– И? – вздернул бровь Минский.
– А теперь на рентгенограмму.
– Сеньора, рука была закрашена, – сказал Балеара. – О чем я битый час толкую?
Эсфирь скосила глаза на Хенсона:
– А ты? Понял?
– Ладонь… повернулась? – Он никак не мог взять в толк, к чему она клонит.
– Но когда?
Вестон раздраженно развел руками.
– Мисс Горен, я полагаю, настала пора объясниться.
– Мартин, – сказала девушка, – у тебя памятная книга с собой? Которая из музея?
– В номере… – ответил он. Прищурил глаз и посмотрел на картину. Потом на Эсфирь. Потом проделал это еще раз.
– Две… пуговицы… – мягко подсказала она.
– Пуговицы? – Хенсон оглянулся на недоуменные лица экспертов. – Ну да. Есть такая книжка, памятное издание про школу и музей «Де Грут». Мисс Горен говорит о том рисунке, что в ней напечатан.
– Рисунок? – переспросил Вестон.
– Рисунок, – подтвердил Хенсон. – Они не фотографировали картину, из-за дороговизны, кажется.
– Может быть, опасались вспышки, – сказал Балеара. – На фотоаппарате.
– Боялись лампы-вспышки? – удивился Жолие.
– Точнее, порошка магния, – поправил его испанец.
– Як тому, – прервала их Эсфирь, – что на рисунке имелось две пуговицы. И рука находилась между ними. А здесь мы возле руки видим только одну пуговицу, под ладонью.
– Да, но на рентгенограмме закрашенного слоя, – возразил Креспи, – как раз и есть две пуговицы.
– Вот именно, – кивнула девушка. – На картине из музея «Де Грут» обе пуговицы, иначе Турн не скопировал бы их на рисунок.
– Ну, не знаю, – засомневался Хенсон. – Это же, можно сказать, был эскиз, набросок. Может, он ошибся.
– В чем ошибся? – спросил Жолие.
– Скажем, просто хотел дать общее представление о портрете, – пустился Хенсон в рассуждения. – Чтобы привлечь людей, заинтересовать их. Может, он не преследовал абсолютную точность. Так, эскизик…
– Ты всерьез полагаешь, что Турн мог быть столь небрежным? – насмешливо спросила Эсфирь.
– Я просто выдвигаю версии, – насупился Хенсон. Вестон поднял руку.
– А мы его об этом спросим.
– Когда найдем, – добавил Жолие.
– Однако же я должен сразу сказать, – заметил Вестон, – перед нами ясное свидетельство, что найденный в Чикаго портрет не мог висеть в музее «Де Грут». Стало быть, эта картина с одной пуговицей как раз и принадлежит моему клиенту.
– Не уверен, что эскиз в состоянии хоть что-то доказывать, – запротестовал Жолие, – потому как несовпадение в одной детали могло быть обусловлено простой небрежностью.
– Турн, – сказала Эсфирь, – сделал также и собственный автопортрет. В стиле Ван Гога. На нем рука расположена точно так же, как и на закрашенном слое. Две пуговицы.
– Да, здесь что-то есть, – сказал Креспи, поблескивая глазками, – но это вовсе не доказательство. Краска, пигменты – вот это доказательство. Что, если я сделаю анализ этой области? А вдруг она была закрашена не так давно?
– То есть верхний слой просто был попыткой замаскировать оригинал? – спросил Балеара. – Вряд ли вам удастся это подтвердить. Я очень тщательно вел проверку.
– И все же такая вероятность есть, – парировал Креспи. – Скажем, «маскировку» выполнили в сороковых годах. Сейчас она будет выглядеть вполне старой.
– Но отличия все равно останутся, не так ли?
– Давайте, делайте анализ… – проворчал Хенсон.
– А заодно, – подала голос Эсфирь, – проверьте-ка вот это.
И она вручила Креспи кусок туалетной бумаги с чешуйкой краски от автопортрета Турна.
Он развернул бумажку.
– Что это? – спросил эксперт. – Похоже на желтый хром.
– Просто посмотрите, совпадает ли пигмент с вангоговским. Я объясню позже.
Хенсон с интересом взглянул девушке в лицо, однако вопросов задавать не стал.
Креспи пожал плечами.
– Ну, если желаете…
Вестон нагнулся к своему клиенту и что-то прошептал ему на ухо.
– Пуговицы, шмуговицы! – взвизгнул Минский. – Дались вам эти пуговицы! Картина та самая, что висела на стене у моего дяди, и мне плевать, что ей там сверху пририсовали! Я ее видел, и вот она!
– Да-да, картина, безусловно, ваша, – сказал Вестон, успокоительно похлопывая старика по руке. – Она не может быть портретом из «Де Грута». Тот портрет сгорел, о чем мы и слышали с самого начала.
– Я должна напомнить, – сказала доктор Яррера, – что, судя по характеристикам пыльцы, это полотно совершенно явно провело некоторое время в Северной Европе.
– Возможно, по пути в Америку, – вставил Берген.
– Не исключено, – отозвалась она, – но обнаружить эту пыльцу не составило трудностей.
– Вам следует конкретно проверить, нет ли каких-то спор внутри краски, – посоветовал Балеара. – Это может указать, в каком именно регионе краска была еще сырой, не так ли?
– Bene[14], – кивнула Яррера. – Нельзя ли теперь все-таки вернуться к нашему обсуждению?
– Всеми руками за! – тут же подхватил Жолие.
– Она висела на стене у моего дядюшки Федора, – мрачно вставил Минский. – Обсуждайте хоть до посинения.
– И мы бы хотели взять вышепоименованные рисунки под охрану, – присовокупил один из его голландских поверенных.
– Да-да, немедленно! – подтвердил Вестон.
Хенсон заверил их, что не пройдет и часа, как памятную книгу запрут под крепкий замок.
– А сделать фотокопии несложно, – добавил он, – так что все заинтересованные стороны смогут иметь их под рукой.
И здесь Мартин кивком головы пригласил Эсфирь отойти в уголок.
– Думаю, мы доказали, что картина принадлежит Минскому, – сказала девушка, – и я лично рада за старика.
– Может быть, – согласился Хенсон. – Все зависит от того, когда перерисовали руку. Посмотрим, что даст экспертиза. – Он бросил взгляд через плечо, желая удостовериться, что их никто не слышит. – Тебе ничего не приходит в голову?