Она ничем не показала, что заметила присутствие чужаков. Бледные, подслеповатые глаза недвижно смотрели на столб дыма.
– Mevrouw Турн, – мягко сказала Эсфирь.
– Hij brandt, – пробормотала та.
– Пардон? – Эсфирь перешла на французский, осторожно касаясь локтя старушки.
Миссис Турн вся тряслась от напряжения, пытаясь встать. Хенсон вопросительно посмотрел на девушку.
Миссис Турн повернула голову к Эсфири. В ее взгляде читался ужас, тот самый ужас, который возникал и в глазах Розы Горен, когда разрозненные обрывки прошлого вдруг проявлялись в ее сознании.
– Hij brandt, – повторила она, мелко дрожа.
– Мне кажется, это значит «он горит», – пояснила Эсфирь, не сводя немигающего взгляда с лица миссис Турн.
Она передала Хенсону пистолет и бережно взяла руки старушки в свои ладони.
– Asseyez-vous, madame. Calmez. Tout c'est bien. Asseyez-vous[19].
Миссис Турн кивнула и последовала совету. Опустила глаза, затем вдруг вскинула их вверх, будто припомнив пожар, и повернула голову в ту сторону.
– Manfred brandt. Meyer brandt.
– Мейер? – переспросил Хенсон. – Мейербер?
– Манфред горит. Мейер горит, – перевела девушка с голландского.
Из-за спины раздался хруст, и Хенсон обернулся. В их сторону торопилась домработница.
– Что вы тут делаете? Чего вы к ней привязались? Кто вам позво…
И тут она увидела пистолет в руке Хенсона. Замерев как вкопанная, домработница прикрыла рот фартуком.
– Мы не делаем ничего плохого, – сказал Хенсон, непринужденно помахивая пистолетом. – Где доктор Турн?
– В Амстердаме.
– О нет, он был здесь. Его грузовик еще возле дома?
– Грузовик?!
– Так он здесь не появлялся, – проворчал Хенсон себе под нос. – Нестыковочка.
– Я ходила к курам, за яйцами, – объяснила домработница, показывая пальцем в сторону дальней части сада. – Минут на десять. Может, и на пятнадцать.
Миссис Турн начала что-то говорить по-голландски. На слух ее произношение казалось довольно невнятным, хотя, судя по потоку речи, слова были вполне осмысленны. Несколько раз прозвучало слово «Манфред». Эсфирь изо всех сил пыталась уловить смысл, пользуясь знанием немецкого и идиша.
– Что-то такое насчет огня. Или пожара, – наконец поделилась она своими соображениями.
– Подойдите, – приказал Хенсон домработнице. – А вы поняли, о чем говорит mevrouw Турн?
Женщина даже не двинулась с места, все еще объятая сомнениями. Тогда Хенсон просто взял ее за локоть и подтащил к креслу.
– Мы здесь не для того, чтобы навредить вам. Или миссис Турн.
Кивнув, домработница прислушалась к хозяйке.
– Говорит, что он оплакивал картины, а теперь ей самой приходится оплакивать свое одиночество.
– Как прикажете понимать?
– Это она про штандартенфюрера СС Штока, – ответила домработница. – Он был к ней очень добр, хотя тоже сгорел. Вот почему она плачет.
– Вы сказали «очень добр»… Значит ли это, что они были близки?
– Мне она говорила, что штандартенфюрер получил превосходное воспитание. Носил ей шоколад. И еще у нее есть заколка, которую он ей вроде как подарил. На вид очень дорогая. И я ей сказала, что штандартенфюрер, наверное, очень щедрый человек, а она сказала, что он давал ей очень, очень много всякого разного.
– Ага, романтические отношения. Я правильно вас понимаю? – спросил Хенсон.
Домработница дернула плечом, хотя было видно, что их мысли шли в одном направлении.
– Моя матушка рассказывала, что в войну приходилось делать много вещей, которые в другое время кажутся невозможными.
Хенсону вспомнились слова, произнесенные Турном в эмоциональном запале на пресс-конференции в Рийкс-музеуме.
– Штандартенфюрер СС Шток находился рядом с Ван Гогом, когда горел грузовик. Турн заявил, что «опель-блиц» нарвался на мину, помнишь?
– Должно быть, она видела это своими глазами, – прошептала Эсфирь. С ее лица сбежала краска. – В Амстердаме Турн упомянул про рабов. А не был ли Сэмюель Мейер одним из тех рабов, кто сидел со штандартенфюрером в грузовике?
«Не украл ли Мейербер имя реально существовавшего Сэмюеля Мейера?» – вдруг подумала она.
– Спросите ее, – сказал Хенсон.
– Она сильно расстроится… – возразила домработница.
– Спросите, находились ли Мейер со штандартенфюрером Штоком в том грузовике, который перевозил Ван Гога.
Женщина встала возле коляски на колени, поправила шаль на плечах старушки и несколько секунд что-то шептала ей на ухо. Та пробормотала нечто непонятное в ответ, но затем они услышали:
– Ja. Zij brandden… brandden…
Постепенно вся история начала проясняться. Союзники наступали. Штандартенфюрер Шток, руководивший следственным центром в особняке Де Грутов, взял с собой Мейера и одного солдата, чтобы загрузить в «опель-блиц» те сокровища искусства, которые хранились в пустом каретном сарае совсем неподалеку от музея. Проезжая мимо особняка, грузовик нарвался на мину, а может, его обстрелял самолет. Погибли все. Вскоре в районе высадились британские парашютисты, а потом прошла и вторая армия. Пока грузовик не сгорел полностью, к нему никто не мог подобраться. Остались одни только кости.
– Именно это и видел доктор Турн, – заметил Хенсон.
– Но Мейер все же мог спастись, – подчеркнула Эсфирь. – Вправе ли мы быть абсолютно уверены, что Сэмюель Мейер действительно погиб?
– Ну, если не погиб, тогда это он и украл Ван Гога, – сказал Хенсон.
– Каким образом? – возразила Эсфирь. – После мины или обстрела с самолета?
«Или Мейербер ее украл, а потом присвоил имя Мейера?»
– А что, если он сам поджег грузовик? – сказал Хенсон. – В той суматохе никто бы не разобрался, мина там была или что-то еще…
– И кто такой Манфред Шток в этом случае?
– Сын штандартенфюрера Штока?
– Должно быть, Шток спасся вместе с Мейером… Скажем, они на пару работали в этом деле.
– Где логика? Эсэсовец и раб?
Эсфирь упрямо не желала принимать очевидное: Шток куда более охотно мог связаться с Мейербером, нежели с Мейером.
– Допустим, – быстро начала она, – они каким-то образом потеряли друг друга, или же Мейер в одиночку сбежал с Ван Гогом. А Шток отправился в Южную Америку.
Хенсон с минуту обдумывал эту версию.
– Хм-м. Уж очень много допущений…
– Мой отец вступил в сговор с палачом, чтобы украсть Ван Гога? – между тем вслух рассуждала Эсфирь. К горлу подкатила тошнота. – Неудивительно, что мать его бросила…
– Давай-ка не будем торопиться с выводами, – сказал Хенсон. – Зачем воровать Ван Гога, чтобы потом просто держать его на чердаке, а?
– Кто вы? – вдруг подала голос домработница. – Прошу вас, mevrouw Турн очень больна.
– Спросите-ка ее насчет Мейера, – скомандовал Хенсон.
– Прошу вас…
– Спросите про Мейера, и все. Мы оставим вас в покое.
Эсфирь между тем рассеянно бродила среди роз, потом медленно направилась к воротам, ведущим к парадному входу особняка. Хенсон внимательно следил за ней. Руки девушка сложила на груди и глядела себе под ноги.
После некоторого обмена словами с миссис Турн домработница выпрямилась и сказала:
– Мейер был евреем. Родом из Рейнланда, Лотарингии или откуда-то еще с юга. Беженец, попал в Бекберг несколькими годами раньше. Искал работу, и доктор Турн нанял его в музей. Когда немцы принялись охотиться за евреями, доктор его защитил.
– Ну прямо Шиндлер, да и только, – буркнул Хенсон. – А почему?
Домработница промолчала.
– Спросите ее, почему доктор Турн защищал Мейера.
Вновь женщина начала объясняться с миссис Турн.
– Заснула…
– Но что она ответила?
– Я не очень поняла… Кажется, он давал доктору Турну какие-то сведения.
– О чем?
– Она не сказала.
Хенсон кивнул. Возможно ли, чтобы штандартенфюрер, то есть полковник СС, разрешил еврею работать в музее «Де Грут» и потом вступил с ним в сговор, чтобы похитить картину? Наверное, Мейер был предателем. Вполне веская причина, чтобы его оставила жена. Может, он и не был Мейербером. Скажем, тот Мейербер в самом деле умер в Швейцарии. Н-да, накрутили…