– Когда отослали? – спросил Хенсон.
– Как только, так сразу… Я же говорю, мальчишка… Впрочем, тогда он был еще просто невинным сопляком, а не тупицей.
– Ага. Я, кажется, понял, – сказал Хенсон. – Вы говорите про Манфред а Штока в юности. Вы отослали его к отцу, хотя он и был ребенком вашей супруги.
Турн тяжко вздохнул.
– А что я мог сделать? В войну? Вызвать Штока на дуэль? И вообще, она же не могла отказать штандартенфюреру… – Он издал смешок. – Да она и не хотела отказывать… Впрочем, какая разница? Если Шток находил ее привлекательной, это его личное дело. А я с удовольствием поспособствовал… Вот в чем собака-то зарыта…
Старик вновь прикрыл глаза.
– А когда конкретно вы поняли, что Ван Гог, которого Мейер спрятал у себя на чердаке, не является вашей подделкой? Что он действительно подлинный?
– Я величайший эксперт мира по Винсенту! Мне не нужен ни рентген, ни прочие колдовские приемчики! – Он затряс головой. – О, если бы я только знал, что он находился в том поезде из Марселя… Я бы сам его выкрал, а не Мейер! Сейчас бы они висели здесь, бок о бок…
Турн захрипел и затрясся всем телом.
– Вам нужен врач, – сказал Хенсон. Он посмотрел на пузырек из-под нитроглицерина. Ни одной таблетки. – Лекарство еще есть? Скажите где.
Турн смотрел на него несколько долгих секунд, потом слабо махнул револьвером.
– Зовите… доктора… – прошептал он.
Он уронил руку и, елозя ботинками по полу, силился повернуть кресло в сторону Винсента.
– Быстрей, – сказала Эсфирь, по-прежнему не сводя мушки с Турна.
Хенсон бросился в коридор, и тут, не успев еще добежать до винного стеллажа, он услышал крик Эсфири:
– Нет!
Оглушительный грохот сотряс воздух.
Хенсон замер. Черт! Не может быть! Неужели она…
Прыгнув через ступеньки обратно, он угодил в лужу крови, поскользнулся, упал на одно колено и увидел, что девушка сидит на полу, опираясь спиной о тумбу осушителя. Вся грудь у нее была в крови.
– Что, ты ранена?! Куда попало?!
– Да нет же… – отдуваясь, сказала она.
Он оглянулся через плечо. У Турна исчезло полголовы. Хенсон медленно обернулся к Эсфири, потом перевел взгляд обратно. Если бы стреляла она, то брызги крови полетели бы в другую сторону.
Турн повернул кресло, чтобы видеть глаза Ван Гога, а потом, как и сам великий мастер, покончил с собой.
Глава 19
ТАЙНЫ СЭМЮЕЛЯ МЕЙЕРА
Через три дня власти завершили расследование и дали Эсфири «зеленый свет». Она стояла со своим багажом в крошечном гостиничном холле, погрузившись в раздумья. Открылась дверь.
– Ну, пошли? – спросил Хенсон.
– Я такси заказала.
– Да брось ты. – Он вытащил банкноту в двадцать евро. – Оставь водителю на чай и пошли. Это что, все твои вещи?
– О-о, нет, – запротестовала она. – Я еду в аэропорт. Теперь ты меня с пути не собьешь.
– Да я и хочу отвезти тебя в аэропорт.
Девушка сложила руки на груди.
– Честное бойскаутское, – сказал Хенсон.
– Да ты хоть вправду был бойскаутом?
– А что, ты думала, я тебе просто подыгрываю? Да, был. А чем еще заниматься в Велфорде? Мне нравилось.
– Стало быть, помогал старушкам переходить через дорогу? В этом своем Велфорде, штат Канзас?
– Вот именно что через дорогу. Одну-единственную. И у нас было только три старушки общим счетом.
– Значит, так, – сказала Эсфирь. – Прямиком в аэропорт. Никаких уговоров или деловых предложений. Я не в настроении.
– Слушаю и повинуюсь, хотя у меня есть кое-какие новости.
– Ничего, я уже читала в газете насчет пресс-конференции.
– А, так ведь я не только об этом.
Он вскинул на плечо ее сумку и направился к двери, подхватив Эсфирь под локоть. Девушка оставила денег гостиничному клерку и попросила извиниться за нее перед водителем такси. Усевшись возле Хенсона, она пристегнула ремень и сказала:
– Прямо в Схипхол. И не заблудись по дороге. У матери какие-то осложнения с легкими, так что мое место там.
– Времени навалом, – ответил Хенсон и отъехал от гостиницы.
Пока он поворачивал руль, Эсфирь заметила, что его обручальное кольцо куда-то пропало.
– Комиссия подтвердила подлинность Ван Гога, которого мы нашли на чердаке твоего отца.
– Я уже читала.
– Более того, экспертиза не исключает возможности, что положение руки на портрете Ван Гог изменил сам. На ладони есть пятнышко красного пигмента, который начали выпускать где-то в середине тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года, причем он имел к этой краске доступ. Получается, у нас есть приблизительная дата, ранее которой такое изменение просто невозможно.
Эсфирь тем временем молча разглядывала толпу, собравшуюся вокруг пары скандаливших пешеходов.
– Далее, доктор Креспи к тому же сообщил, что краска с автопортрета Турна совсем не совпадает с пигментами на обоих полотнах Ван Гога.
Девушка хранила молчание, посматривая в зеркало заднего вида. Толпа уже рассасывалась. Она опустила голову и уставилась на руки.
– Не знаю, может, когда-нибудь я его смогу простить. Сама себя уговариваю… Но внутри все просто кипит…
– Твой отец это делал ради собственного спасения. Разве мы можем понять, как оно было в то время?
– Я вот все думаю… Про «зондеркоманды», про тех людей в концлагерях… тех самых заключенных, которые из газовых камер выносили все ценное и работали на убийц… Кое-кто из них тоже выжил. Я как-то раз с одним даже разговаривала, в доме престарелых, где моя мать. И я сказала ему, что он поступал правильно. Не знаю, не уверена. У него на лице была такая боль, словно он не мог себе простить… Но, по крайней мере, своих он не предавал…
– А сейчас ты начала укорять саму себя. Подумай хорошенько. Что с тобой творится? Приступ ретроактивных угрызений совести?
– Что? Как? Я не понимаю, чего ты бормочешь…
Хенсон свернул на парковку. Девушка протестующее вскинула руки.
– Я же тебе велела ехать прямо в аэро…
Он оглянулся через плечо и ухватил Эсфирь за кисть.
– Тихо. Помолчи и слушай, что я тебе скажу.
Эсфирь раздраженно выдернула руку, но осталась в машине.
– Ты живешь на свете только потому, что Сэмюель Мейер не погиб. Наверное, из-за этого ты сама перекладываешь на себя вину за его преступления, если их можно так назвать. Душа каждого человека принадлежит только ему и никому другому. Разве тебя родили уже запятнанной грехами отца? Чушь.
– Тебе легко говорить, – посетовала Эсфирь. – Твой отец был мелким простодушным фермером.
– Вообще-то, он держал бакалейную лавку. – Хенсон погладил пальцами руль и встретился с ней глазами. – И не таким уж он был простодушным. В семидесятом отец ради страховки поджег свою лавку.
Эсфирь потупилась, а когда снова посмотрела ему в лицо, Хенсон уже глядел в окно. Похоже, он сам не ожидал, что вдруг выдаст семейный секрет.
– Да нет, я не вру, – сказал он наконец. – Его так и не уличили, но я-то всегда знал…
– По крайней мере, ты с ним потом говорил?
– Нет.
– Почему нет?
– Просто не хотел этому верить. Наши предки держали эту лавку аж с тысяча девятьсот десятого. А потом, когда отец умер, я понял, что вся его жизнь была направлена на то, чтобы защищать семью, заботиться о нас. Велфорд загибался. Мы почти обанкротились. Думаю, шериф кое-что знал, но решил смотреть в другую сторону.
– Стало быть, ты на сто процентов не уверен…
Хенсон постучал кулаком по груди. Вновь девушка обратила внимание, что он снял свое обручальное кольцо.
– Да уверен, уверен. За счет страховки мы переехали в Канзас-сити, а на оставшиеся деньги меня отправили в колледж. Порой мне удается самого себя убедить, что все было иначе, однако сердце-то не обманешь… Вот так он выражал свою любовь к нам. Думаю, он и на преступление-то пошел только ради нас.
Эсфирь с минуту размышляла.
– Можно и под таким углом смотреть, хотя разница уж очень велика.
– Ничуть не лучше воровства. И не важно, что за причина.
– Мой-то отец помогал нацистам уничтожать его собственный народ!
– Знаешь, давай подумаем, что именно тебе известно. Итак, Сэмюель Мейер был молод. Немцы в ту пору охотились на евреев. Он рассказал Турну какие-то вещи, и тот их использовал против людей, чем-то ему не потрафивших. Турн держал жизнь Мейера в своей потной лапе. И откуда мы это знаем? Да всего лишь со слов Турна.