– Наверное, смеялся надо мной вместе со своей Дарьей, – горько произнесла Мила даже не пытаясь скрыть свою боль. – А я действительно наивная дура. Уверена, что он меня такой всегда считал. Конечно, облагодетельствовал сироту! Она же должна быть счастлива, что ей позволено носить золото и меха, поэтому пусть терпит.
– Ну что ты, – Таня положила ей ладонь на запястье. – Олег не мог так о тебе думать. Не такой он человек.
– Своей изменой он позволил так думать ей! Позволил насмехаться надо мной и не уважать меня. Никогда этого не прощу!
– А была ли измена? Ты видела только поцелуй.
– Разве этого мало? Он сам говорил, что когда-то давно спал с ней.
– Так это когда было, – Татьяна скептически хмыкнула.
– Может старая любовь не заржавела. Говорят, мужчина никогда не забывает ту, у которой он был первый.
– Чепуха. Кто-то не забывает, а для кого-то это совершенно не важно.
– Хватит о них. Надо думать, как мне теперь жить…
Однако Татьяна была настолько скандализирована случившимся, что не переставала повторять, какая эта Лисневская вульгарная и ужасная женщина. Должно быть, желала таким образом поддержать подругу, вынужденную теперь жить с сыном в далеко не лучших условиях.
Существование – другим словом это не назвать – в семейном общежитии разительно отличалось от беззаботной жизни в квартире, отделанной и обставленной согласно последним модным тенденциям. Здесь же царил дух прошлого. С советских времен в общежитии ничего не поменялось. Лишь поизносилось, облупилось, проржавело. Тут даже имелся Красный уголок со сценой и расстроенным пианино, которым давно никто не пользовался. Ваня уже успел обзавестись другом – соседкой бабой Раей, которая, узнав о появлении новых жильцов с ребенком, притащила советский трехколесный велосипед «Гном», извлеченный из груды хлама на балконе. Благо, широкий темный коридор позволял на нем кататься. На кухне даже пахло как-то по-советски – жареной картошкой с луком. Наверное, мало кто знает, что такие общежития до сих пор существуют. Как и коммунальные квартиры.
Комната самой Милы выглядела не менее удручающе. Почти пустая, лишь кровать, тумбочка, узкий старый шкаф и стол с одним стулом. Хотя привезенные с собой игрушки Ванечки вселяли в это помещение немного жизни и добавляли красок.
Чуть придя в себя, Мила размышляла над тем, что же делать дальше. Ясно, что увольнение откладывалось на неопределенный срок, ведь эта работа отныне будет ее основным источником дохода. Молодая женщина прикинула, сколько денег понадобится на детский сад, продукты, обслуживание машины, и невольно поискала глазами визитку Оливье де Шарлеруа. Помнится, он предлагал вознаграждение за помощь в поиске похитителя рецепта. Ей теперь это вознаграждение не помешает. Журналистка взяла валявшийся на столе прямоугольник черного ламинированного картона, на котором барственной вязью были выведены имя и контактные данные кондитера, словно тот был потомственным пэром Франции.
– Алло, добрый день, Оливье, это Мила Литвинова.
– Здравствуйте, я узнал вас, – прозвучал в ответ приятный низкий голос.
– Помните, вы говорили, что за помощь в поиске похитителя вашего рецепта готовы щедро отблагодарить?
– Да-да, конечно!
– Так вот, я согласна.
Чтобы не думать о той беде, что обрушилась на нее так внезапно, Мила решила с головой уйти в работу. Увы, уволиться она теперь не имеет права. Ей необходимо кормить Ванечку… Значит, придется терпеть замечания этого мерзкого Доронина. Хотя надо отдать ему должное – новый редактор больше не придирался. По крайней мере, пока.
На следующий день, забирая сына из садика, Мила вышла из ворот и настороженно осмотрелась. Лалина не было. Хотя она думала, что он будет поджидать ее здесь. Вместо Олега журналистка увидела выходящую из белого джипа молодую женщину в длинном черном пальто и на шпильках. Голову ее покрывал стильный платок из тонкой шерсти, но, Мила сразу обратила внимание на выбивавшиеся из-под него платиновые прядки, обрамлявшие сердечко лица. Капризно-пухлые губки, темные брови в дерзкий разлет, светлые надменные глаза, остро сверкавшие, как и золото ее сережек. Это была Дарья Лисневская собственной персоной.
При виде этой женщины журналистка еще острее ощутила, как плачевно отныне ее положение.
– Мила, здравствуйте, – позвала та, довольно ловко переступая на своих шпильках по льду. – Вы должны меня помнить…
«Еще бы», – подумала молодая женщина и прошла мимо блондинки, не оборачиваясь.
– Да постойте вы! Нам нужно поговорить. Вы все не так поняли. Это я виновата.