И стали оттого являться мужику в яви и в телесной наличности черти и совсем не матерые, а вовсе мелюзговые. И все с каким-либо изъяном: кто криворотый, кто с пришлепнутым под хвост носом, а кто с оторванным хвостом. И все черти — китайчата. И славный китайчонок заключил с разбойником рукописание про клад под заклад: мужик им — свой клад, а они делают его китайским мандарином. И для этого случая были подобраны заповедные слова: сигамиска ига чес, что в переводе значит — одна миска пять рублей.
Скрепил разбойник рукописание кровью своей из пальца, а по неграмотности не прочел, что там китайчата накалякали. А там было обманно прописано, что берется Господи помилуй быть при своем золоте в вечной охране в виде китайской статуэтки богдыхана и что клад открывается на такое действо: нужно три раза чихнуть и три раза плюнуть на китайского богдыхана, стоящего в миске у входа в подземелье, а потом произнести «сига миска — ига чес». И тогда богдыханчик железный размякнет, покроется кожей и волосом и подскочите миски живым мужичком и потребует пять рублей на выпивку. Это означало, что клад хоронится под заклад пяти рублей, а душа его закланная поступает в полную собственность чертям.
Охотник Яков Фомич, который поведал мне всю эту историю, приобщил к ней и свое соображение.
— На том свете придурки идут на окурки, дурни — в урне, дурошлепы в холопы, а наш дурак в дырку — чертям на подтирку. Такова, значит, у него душа, ни на что не годная.
Вот и жил, оборотясь в богдыханчика, Господи помилуй в миске, пока один сметливый человек не распознал про этот заклад. Нашел вход в подземелье, все сделал, как надо: плюнул на макушку статуэтки, три раза чихнул, заветные слова произнес, а богдыханчик вместо того, чтобы сняться с места, как харкнет ему в лицо железными опилками. Затмило глаза кладоискателю болью и истомою. Очнулся он на кладбище, держится за железную звезду на могиле, а у ног жаба квакает. Как схватился бежать неудачник со всех ног с того места. Бежит он, волосы дыбом, как плавник рыбам. Люди кричат:
— Что с тобой, Михайло? Сколько раз обежал вокруг своей избы, и все в неугомон. А кочерыжку-то в руках зачем держишь?
— Люди, где я? — орет Михайло.
— Дома ты, дома, — отвечают.
— Зачумленный я разумом, — говорит им этот Михайло. — Был близ клада, в миску плевал, на кладбище бывал, а вот теперь бегу дураком.
— Кладу, знать, срок не вышел, — определили знающие люди. — А как ты хотел кладом распоряжаться?
— В город уехать, большой дом купить.
— Душа кладина в деньги складена и нуждается в откупе. Сначала у стражи клада откупиться надо, а потом подаяньем нищим да несчастным — за загубленную душу хозяина клада чтоб молились — воздать.
— У меня и помыслов-то таких не было.
— То-то и оно. Клад этот, видно, закладной и урочный. А когда явится или сам на себя наведет — неизвестно: рыбка плавает по дну, хрен поймаешь хоть одну.
Такой клад слышит людские мысли, видит их начертания в воздухе, и потому, как правило, в руки не дается и навечно прирастает к обреченной душе своего хозяина, а может быть, и сама это уже его душа…
КЛАД НА ИМЯ
А еще клад на имя бывает запечатан. Прячут его на имя любимой жены или верного друга. Хозяин такого клада обыкновенно доживает до одинокой старости. В большинстве случаев это человек не разбойного склада и не умученный скопидомством, а человек с поврежденным сердцем. Таким был вначале нашего века атаман шайки Хват. Это был городской разбойник, промышлял в Воронеже, где я и записал в 1960 году его историю.
Хват— прозвище. Фамилию свою он никому не говорил и поэтому прозывался Хват Бесфамильный. Он был бойким на язык мужиком и говаривал про себя: «Живу браво, говорю кучеряво» Λ в старости, благополучно бросив свои грозный промысел — кто, мол, я? Моль на шестке, блоха на носке, — скопил злато-серебро. Золото веско да кверху тянет.
Никого не любил Хват, но приглянулась ему девица когда-то — то ли Елена по имени, то ли еще как, а любви с ней не вышло. Вот стал Хват умирать и клад завешал на отзыв по ее имени. Сей клад сам должен являться раз в десять лет к самой красивой Елене в округе в день ее рождения.
Как-то в семье Загладиных собрались за столом справить восемнадцатилетие младшей Леночки. Только сели за стол — в дверь постучалась почтальонка.
— Кто здесь Елена?
Крестная Леночки, тоже Елена, откликнулась:
— Я есть Елена Александровна.
Странным взглядом посмотрела на нее почтальонка.
— Вам письмо.
Вручила и тут же исчезла, как сквозь землю провалилась.