Вернемся, читатель, немного назад и посмотрим, что произошло с шевалье де Пардальяном, которого мы оставили лицом к лицу с Фаустой. Когда Жан увидел, что Карл с Виолеттой на руках бросился к воротам, его первой мыслью было последовать за своим юным другом. В конце концов, Виолетта спасена, и делать им здесь больше нечего. Но тут его осенило:
— Моревер! Как я мог забыть о Моревере?!
Конечно, его заклятый враг прекрасно знал о том, что должно было произойти в монастыре. Моревер назначил им встречу на сегодня, на двенадцать дня, у Монмартрских ворот. Пардальян хорошо помнил его слова:
— Я не только сообщу вам, где девушка, но и сам провожу вас туда, где вы увидите Виолетту.
Пардальян мгновенно понял, что замышлял Моревер. Без сомнения, он бы повел их к монастырю. Они бы появились в обители где-то в час дня, не раньше… А Виолетту распяли на кресте в девять утра… Моревер бы не солгал: Пардальян и Карл действительно увидели бы цыганочку, но увидели бы ее мертвой… на кресте!
Волна ненависти захлестнула шевалье. Предательство! И подлейшее предательство! Он хотел знать всю правду, и только Фауста могла ее рассказать. И Жан остался в монастырском дворе. Он увидел, как в обители появился невысокий старик, одетый в скромный костюм. Перед этим старцем почтительно склонились епископы и кардиналы. Пардальян узнал господина Перетти, того самого мельника, которому шевалье когда-то помог спасти мешки с золотом.
— Domine, salvum fac Sixtum Quintum! — старательно выводили кардиналы.
— Папа! — прошептал шевалье. — Папа лицом к лицу с папессой! Надо признать, мне повезло: паломники едут в Рим, чтобы увидеть хотя бы одного первосвятителя римского, а я тут, в двух шагах от Парижа, узрел сразу двух Святейшеств.
— На колени! — проговорил Сикст Пятый, протянув руку к Фаусте. — На колени! А не то прикажу распять тебя на этом кресте… или нет, святой крест — не место для такой еретички… твоя же охрана разорвет тебя на куски…
Фауста и не думала опускаться на колени. Она гордо выпрямилась, оставаясь внешне совершенно спокойной. Папа же был вне себя от гнева. Наконец Фауста заговорила, презрительно роняя слова:
— Лицемер и обманщик, сегодня ты одержал верх. Но к победе тебя привела людская подлость, а не воля Божья. Прикажи убить меня, если осмелишься, — тебе и самому осталось недолго жить. Но головы я перед тобой не склоню! А вы, жалкие предатели, свора негодяев, заработали тридцать сребреников, выдав свою повелительницу?! Ударь меня первым, Ровенни! Ты верно служишь новому господину…
Фауста даже не повышала голоса. Произнеся последние слова, она медленно поднялась по мраморным ступеням и села на трон.
— Клянусь Богом Живым! — воскликнул Сикст. — Гордыня лишила разума эту еретичку!.. Господи, прости меня за то, что я отнимаю жизнь у человеческого создания, не дав ему времени примириться с Тобой! Стража! Эта женщина должна умереть!
Кардиналы в страхе попятились, а солдаты и люди Сикста торопливо бросились к трону. Фауста не шелохнулась перед лицом смерти. Она лишь прошептала, глядя на неотвратимо приближавшиеся к ней клинки:
— Предательство!
И закрыла глаза.
Она не видела, что наперерез подступавшим к трону солдатам ринулся какой-то человек. Он стремительно извлек из ножен тяжелую шпагу и, не дав никому опомниться, приставил ее к груди папы.
— Святой отец! — спокойно произнес человек. — Мне очень жаль, но если вы не остановите эту волчью стаю, я буду вынужден убить вас!
Сикст тут же сделал знак, и солдаты отступили: все поняли, что свою угрозу неизвестный выполнит.
— Пардальян! — восхищенно прошептала Фауста.
— Сударь! — спокойно заметил Сикст V. — Неужели вы осмелитесь убить главу католической церкви, наместника Божия на земле?
— Конечно, если вы убьете эту женщину!.. Не двигайтесь, Ваше Святейшество!.. Шаг назад — и вы отправитесь к праотцам! А вы, сударыня, встаньте, прошу вас!
Растерянная Фауста подчинилась. Пардальян по-прежнему держал свою шпагу у груди Сикста V, поэтому солдаты не могли напасть на шевалье, не задев при этом папу.
— Не двигайтесь, дети мои! — сказал Сикст своей охране. — Господь знает, что делает… Он все уладит.
— Вот это точно! — хладнокровно заметил шевалье. — Незачем людям вмешиваться в дела Господни! Сударыня, спуститесь сюда, пожалуйста! (Ошеломленная Фауста сошла вниз по ступеням. ) Прекрасно… Теперь уходите, туда, в дом! Вы уже внутри?
И Пардальян опустил шпагу; в ту же секунду десяток пик коснулось его.
— Убейте этого мерзавца! — закричал Ровенни, наблюдавший за происходившим с тайной надеждой, что Пардальян расправится с папой.
— Смерть ему! — откликнулись кардиналы.
Пардальян рванулся вперед, подняв шпагу. Засвистел в воздухе клинок, раздались крики раненых, перед неистовым натиском шевалье солдаты отступили. Невероятно, но Пардальян прорвался к садовому павильону совершенно невредимым — только камзол оказался располосованным в нескольких местах. Он успел захлопнуть за собой заднюю дверь, поспешно запер ту, что вела сюда с фасада, и в мгновение ока нагромоздил перед обеими целую баррикаду из мебели.
Фауста молча сидела в кресле посреди того самого зала, где некоторое время назад беседовали Фарнезе и Ровенни. Она опустила вуаль на лицо, чтобы скрыть охватившее ее глубокое волнение. Фауста размышляла, искала единственно верный ответ на вопрос… и не находила его…
Пардальян спас Виолетту, это понятно… но вот зачем он спас Фаусту? Он всегда мешал ее замыслам… а теперь она обязана ему жизнью…
Солдаты Сикста пытались ворваться в дом, но тяжелая старинная дверь никак не поддавалась. Шевалье прикинул и решил, что в его распоряжении примерно час. Он подошел к двери и крикнул, стараясь перекрыть своим зычным голосом бешеные вопли атакующих:
— Потише! Ничего не слышно! Я хочу поговорить с папой!
Установилась тишина, видимо, к павильону приблизился Сикст.
— Ваше Святейшество! — сказал шевалье. — Вы меня слышите?
— Что вам угодно? — откликнулся чей-то хриплый голос. Пардальян понял, что с ним говорит Ровенни.
— Ровным счетом ничего. Но, будьте любезны, напомните господину Перетти, что как-то на мельнице мы с ним очень мило побеседовали…
— Ваша наглость и преступные угрозы в адрес папы римского перечеркнули те услуги, что вы когда-то нам оказали! — ответил из-за двери Сикст V. — Однако в благодарность за прошлое я дарую вам один час, чтобы вы успели помолиться.
— Слышали? — спросил Ровенни.
— Не глухой! — ехидно ответил шевалье. — К тому же у Его Святейшества на редкость мощный голос для старца, стоящего на краю могилы. (Тут насторожился Ровенни, уязвленный в самое сердце. ) Передайте Его Святейшеству, что мне нужно три часа. Я молюсь редко, но уж если начинаю, то стараюсь не пропустить ни единой молитвы.
— Это все?
— Нет, клянусь ключами Святого Петра! Передайте Его Святейшеству, что не успею я закончить молиться, как в монастырь явятся вооруженные люди, которые не очень-то чтят папу римского. Вы помните, сударь, что через стену мы перескочили вдвоем? А вы заметили, что мой товарищ исчез? Так вот, довожу до вашего сведения, что он двинулся прямиком в Воровской квартал, и часа через два (а раньше вы все равно с этой дверью не управитесь) вернется сюда с бандой грабителей и разбойников. Вот я и боюсь, что эта публика отнесется без должного почтения не только к кардиналам и епископам, но даже к самому папе римскому!
— Безбожник! Негодяй! — взревел Решении. — Солдаты! Взломать дверь!
Но папа жестом остановил кардинала. Сикст V подозвал нескольких приближенных и коротко посовещался с ними вполголоса.
— Я этого человека знаю, — сказал папа. — Он — воплощение отваги. На мельнице он творил чудеса. Вы не поверите и половине того, что о нем рассказывают. Есть люди, которых Господь создал с единственной целью: чтобы сильные мира сего не забывали о собственном ничтожестве… Он из таких… Я уезжаю. Ровенни, буду ждать вас в Лионе, оттуда мы вместе поедем в Италию, в Рим… Дорогой Ровенни, передайте остальным, что папа их прощает, ибо они вернулись в лоно истинной церкви. Что же касается вас, дорогой друг, вы знаете, что вам предначертано судьбой… А теперь надо уезжать. Я не могу позволить, чтобы наши лучшие люди погибли под ножами каких-то бандитов.