– Посланец магистра Ливонского ордена Вильгельма Фюрстенберга комтур Вильянди Готард Кетлер тебе ныне челом бьет и принять просит для обмена грамотами о перемирии на десять лет.
– Проси кавалера Кетлера, – величаво кивнул сидящий в кресле скромный инок.
Боярин Висковатый сделал разрешающий знак, откуда-то из рукава незаметно достал украшенный сургучными печатями свиток. Монахи, что с посохами, распахнули створки дверей в переднюю, впуская поджарого, гладко бритого иноземца, голова которого утопала в пышном жабо. Коротко стриженный, в куцем суконном плаще, в пухлых на ляжках штанах, ниже колена превращающихся в матерчатые чулочки, выглядел он неожиданно солидно. В первый миг Андрей не понял, почему, но вскоре сообразил:
иноземец оказался единственным, у кого на пальцах поблескивали массивные золотые перстни, из-под жабо у него свисало колье с самоцветами, в ухе торчала сережка, словно у персидского раба. Даже два сопровождавших посла угрюмых бюргера в длинных коричневых балахонах и черных суконных шапках не позволили себе никаких украшений, не говоря уж о монастырской братии. А тут – такой красавчик!
Комтур приложил к груди шляпу с длинным петушиным пером, поклонился, помахал ею и выпрямился, вернув на макушку:
– Мой брат и командир прислал меня к тебе, великий царь Иоанн Васильевич, дабы вручить подписанную им грамоту о перемирии на десять лет по приговору прежнего уложения. От тебя он ждет взамен таковую же грамоту, подписанную тобой, великий царь.
У Андрея остро засосало под ложечкой. Выбор… Выбор нужно было сделать сейчас. Промолчать – и не будет проклятого хутора, кустов и залпа в упор. Будет прежняя спокойная, размеренная жизнь, Полина, дети, уют. Привычные хлопоты, уютный дом. Но ценою русской Прибалтики: свободной и благополучной. Либо – Россия выйдет к морю. Вот только князь Андрей Сакульский, урожденный боярин Лисьин, окажется втоптан на этом пути в мать-сыру-землю.
– Жизнь или кошелек. Глупый выбор, – пробормотал Зверев и весело прокричал: – Не вели казнить, государь, вели слово молвить!
Вскинув грамоту над головой, он стал пробиваться через монашескую толпу вперед.
Дьяк, читавший ливонскую грамоту, приподнял голову, глянул на голос, стрельнул глазами на государя. Тот скривился:
– Знаю я этого смутьяна. Гость он у меня редкий, Иван Михайлович. Коли заявился, давай послушаем, о чем баять станет.
Висковатый кивнул и снова вернулся к документу, губами проговаривая каждое написанное там слово.
– Ведомо мне, Иоанн Васильевич, – вырвался наконец на свободное место Зверев, запахнул шубу и поправил шапку. – Ведомо мне, государь, что нарушают кавалеры ливонские свои клятвы пред троном русским. За это они должны заплатить штраф и вернуть долг за сорок девять лет!
– Какой долг? – встрепенулся ливонец. – Мне о том ничего не ведомо!
– Доброго тебе дня, князь Андрей Васильевич, – склонил набок голову Иоанн.
– Здрав будь, государь. Как жизнь?
– Милостью Божьей, до сего часа не беспокоился.
– Ты как с государем разговариваешь, боярин?! – опять оторвался от грамоты дьяк Висковатый. – Нечто ты пьян, несчастный?
– Оставь его, Иван Михайлович, – чуть приподнял палец царь. – Я сего князя знаю. Дерзок он и неуживчив, однако же о государстве нашем печется искренне и советы зачастую дает зело мудрые. Ныне утром я о ниспослании милости Господа нашего молил, – осенил себя знамением правитель. – Вот уж не ожидал, что такой ответ от него получу.
Речь его была размеренной и спокойной. Казалось, он возвышался над окружающими и над всем миром, словно мамонт, бредущий через кустарник. Там, около ног, меж ветвей и листьев могло твориться все что угодно – хоть мировая война между мухами и комарами. Это совеем не означало, что у мамонта должен участиться пульс или сбиться дыхание.
– Ливонцы уже сорок девять лет забывают платить тебе положенную дань, государь, – повторил Зверев. – Может, Бог решил наградить тебя серебром?
– Навет сие страшный, великий царь, – забеспокоился комтур и подошел ближе. – Не было сего условия в прежнем уложении, и до того даней орден от века русским не платил!
– А это что? – опять покрутил в пальцах свиток Андрей.
– Дозволь глянуть, боярин, – наконец заинтересовался документом Висковатый.
– Князь! – тут же сурово поправил его Зверев. – Князь Сакульский по праву владения.
– Василия Лисьина сын? – приподнял брови дьяк. – Как же, знаю, знаю. – И он довольно бесцеремонно выдернул копию у Андрея из рук.
– Как супруга твоя себя чувствует, княже, как дети растут? – ласково поинтересовался правитель.
– Спасибо, здоровы, – кивнул Зверев. – Старшей почти шесть, младшей два исполнилось. Летом мальчик родится.
– Все мы мальчиков ждем, – не поднимая глаз, заметил Висковатый. – А рождаются больше девчонки.
– Я не жду, боярин, я знаю, – так же небрежно, не поворачивая головы, ответил Зверев.
– Я должен свериться с грамотами приказа, государь, – свернул грамоту в трубочку дьяк.
Иоанн молча поднял руку, повернул ладонью кверху. Висковатый что-то тихо буркнул, но свиток на нее положил. Царь пробежал документ глазами столь же небрежно, сколь и предыдущие, усмехнулся и протянул послу. Дьяк шумно втянул носом воздух, зрачки Готарда Кетлера запрыгали по строчкам.
– Этого не может быть! Мне неведом сей договор и его обязательство, – в полной растерянности пробормотал ливонец. – Я должен… Я должен снестись с магистром, проверить архив.
– Вот видишь, Иван Михайлович, – пригладил бороду правитель. – Одним своим появлением сей князь расстроил подписание перемирия. Однако же и глаза мне открыл, – голос Иоанна окреп. – Негоже людям, христианами себя нарекающим, от клятвы своей отказываться и долга пред господином своим не исполнять!
– Видит Бог, великий царь, – низко поклонившись, комтур развел руки, – великий магистр не имел мысли оскорблять или обманывать тебя. В прежние годы не случалось обычая платить дань Руси за ливонские земли.