– Я бы и сам раздумья сии государю предложил, – словно подслушал его мысли князь Друцкий, – да токмо не вхож я к Иоанну Васильевичу. Не делится он со мною своими помыслами, не вспоминает имени моего в радостный час, и не спасал я его от неминуемой смерти уж, почитай, четыре раза. Еще отец мой литовскому князю верой и правдой служил, да и я до отъезда к Москве успел меч во славу отчины не раз обнажить. Государь же наш бояр исконных превыше самых знатных иноземцев ставит. Ты, Андрей Васильевич, урожденный Лисьин – я из рода Гедеминовичей. Твой дед и прадед Москве всю жизнь служили – я лишь первым из рода руку Рюриковичей над собой признал. Не выслужили еще доверия князья Друцкие при царском дворе.
– Ныне при дворе иные герои бал правят, – покачал головой Зверев. – Адашевы, Сильвестры, Шуйские и Старицкие. Из честных людей разве только Кошкин да Шаховской остались. К ним надобно за помощью обращаться.
– Честные они али нет, – развел руками Друцкий, – однако же никто из них не приходится мне родственником.
Андрей молча взял кубок, отпил. Наколол на нож кусочек сочной холодной убоины. Вздохнул:
– Это верно, дядюшка, с чужими о таких делах не поговоришь. Но мне тоже глупо выглядеть пред людьми не хочется. Что я скажу? Здравствуй, Ваня, мы намедни поссорились и не виделись четыре года, но я тут подумал: а не устроить ли нам войну в Прибалтике? Айда завтра же драку с соседями затеем!
– Верно, верно, – неожиданно легко согласился Юрий Семенович. – Так просто беседы столь важные не начинаются, и бояр на дело ратное, кровавое из-за каприза послать будет непросто. Говорить об этом надобно в момент подходящий, а не абы как, сказывать должен человек, к коему доверие у государя имеется, и повод для дела нужен честный, к коему никто не придерется, в упрек потом правителю нашему не поставит. Момент нужный настанет через два месяца. Перемирие прежнее с орденом Ливонским ныне заканчивается, и посольство от магистра аккурат после Рождества должно в Москву отправиться – новое уложение мирное составлять. Ты, Андрей Васильевич, с государем, может, и в ссоре, однако же слову твоему он доверяет. А коли и не поверит, так хоть выслушает. Нам большего и не надобно, ибо не уговаривать ты Иоанна Васильевича станешь, а тайну ему откроешь древнюю. Тайну, о которой многие бояре за давностью лет успели подзабыть…
Князь Друцкий замолчал, словно задумавшись. И Андрей, мучимый любопытством, кашлянул:
– Какую тайну, дядюшка? Ливонцы готовят какой-нибудь заговор?
– Заговор? – вскинул брови старик. – Нет, что ты! Кому там ныне буянить? Тайна, о коей расскажу, вроде и не прячется ни от кого. Просто утонула она в архивах и бумагах государевых, оттого никто о ней уж и не вспоминает.
В этот раз Андрей удержался от вопросов, предпочел мелкими глоточками пить красное вино. Юрий Семенович заговорил сам:
– Началась сия история во времена давние, позабытые. Когда князья наши определялись правом лествичным, когда Москва еще не была стольным городом и когда схизматики и паписты еще оставались истинными христианами и от лона православной церкви не отделились. В те годы задумали кавалеры европейские отобрать от безбожных сарацин Святые места. Несколько раз ходили они в долгие и кровопролитные походы, однако же цели своей добились, водрузили крест над могилой Иисуса, Господа нашего, и над землями, по коим ступали ноги Его, над коими разносились Его проповеди. Долго длились те годы, да не вечно. Видать, прогневали чем-то воины христовы Всевышнего, отвернул он взгляд свой от воинов-крестоносцев, и стали они от сарацин нести поражение за поражением, пока и не были сброшены в тамошнее море. Стали они, несчастные, скитальцами бездомными, ибо в родных местах о них успели все позабыть, а Иерусалим, ставший их новым домом, сделался для них отныне чужим…
Князь Друцкий вдруг закашлялся, промочил горло глотком вина и продолжил:
– Долго ли, коротко ли скитались храбрые крестоносцы по свету, но пришли они в один из дней ко двору христианнейшего правителя нашего, великого князя владимирского Всеволода Большое Гнездо. Поклонились они князю, посетовали на судьбу свою горькую и принесли верную клятву служить Всеволоду и детям его до скончания веков, коли даст им великий князь хоть малый угол, где они смогут преклонить головы, расседлать коней и поставить церкви для вознесения молитв. Пожалел их русский князь и отвел для пропитания самые дальние от Киев-града земли, на стороне северной, у западного порубежья. Дабы здесь они жили в покое, но и службу обещанную несли, Русь от набегов литовских и польских оберегая. Ну, и оброк, как положено, в казну княжескую с удела платили. Много с тех пор утекло веков. Почитай, ужо пять столетий прошло, словно один день. Когда кавалеры-крестоносцы службу несли честно, когда забывали, иной раз и на господ своих, князей русских, меч поднимали – всякое случалось. Но вот чего они никогда не любили, так это серебро в казну княжескую возить. Киев далеко, времена смутные, князь с дружиной не доедет, да тиуна с мытарями за столько верст особо не пошлешь. Вот и ховали себе в сундуки дань-то положенную.
– Жулье, – хмыкнул Андрей. – Все они, крестоносцы, такие.
– Но не всегда им это с рук сходило, сынок. – Губы старика растянулись в усмешке. – Дед государя нашего, Иоанна, Иоанн Третий Васильевич пятьдесят четыре года тому осерчал, собрал рать свою и пошел на орден, побил его крепко, виру за грех этот с них взял и отдельно разрядную грамоту составил, сколько серебра за душу кавалеры ливонские тягло обязаны платить. С обычаем древним ни епископы тамошние, ни магистр спорить не посмели и на грамоте сей расписались. И даже платить начали… Поначалу… Пять лет платили тягло исправно, а потом, как водится, забывать начали. Великий князь Иоанн тогда как раз преставился, не до кавалеров в Москве стало. Вот про них опять и забыли. А они и рады. И накопилась с того дня, Андрей Васильевич, недоимка аж за сорок девять лет!