— Итак, Ты голодна? — повторила свой вопрос Нора.
Я несколько растерялась, не зная, что мне делать.
— Ты можешь говорить, рабыня, — подсказала мне она.
— Да, — ответила я и, запнувшись, добавила: — Госпожа.
Миссис Роулинсон предупредила нас, что те, кто носит ошейники, должны говорить только правду. Какими уязвимыми делает их это. Но они ведь не свободные женщины.
Нора взяла какие-то объедки со своей тарелки и, разбросав их по полу перед собой, сказала:
— Вот, поешь.
Горя от стыда, но при этом, дико страдая от голода, я подползла к кусочкам пищи и, опустив голову, не пользуясь руками, быстро собрала их с пола губами. Это был первый разом, когда меня кормили подобным образом. Странно, но я была рада, что меня накормили, и даже благодарна.
И снова меня ошарашил вопрос, а не рабыня ли я? И следующим, что пришло мне в голову, было то, насколько значимей было бы это для меня, если бы эти объедки были бы брошены на пол не Норой, а рукой мужчины!
Неожиданно меня накрыла волна странных эмоций, почти лишившая меня способности двигаться, ошеломившая меня внезапным, важным пониманием, смыслом, многозначительностью.
Каким значимым внезапно показалась мне моя поза, моя одежда, колокольчики на моей лодыжке, ошейник на моей шее. Какой маленькой я показалась себе, какой униженной и презренной, никчёмной и беспомощной!
Но это понимание поражало и пугало меня не только своей содержательностью, столь глубокой и постижимой при данных обстоятельствах, но и присутствующей в этом правильностью, уместностью и законностью!
Не могло ли случиться так, что я, несмотря на своё происхождение и положение, воспитание и образование, на влияние господствующей идеологии, была рабыней?
Уже с того момента как началось моё половое созревание, я заподозрила, что некоторые женщины были рабынями. Не была ли расцветающая тонкость моего тела, как и тел всех других женщин, результатом бесчисленных поколений естественного отбора, основанного на мужской жажде? Не были ли мы завидными призами, товаром, который наравне с фруктами и животными, следовало захватить и использовать? Не были ли мы выведены, чтобы быть источником наслаждения для владельцев? Не были ли мы выведены природой, для верёвок и сетей? Не было ли это своего рода селекцией для аукционной площадки?
Да, думала я, должны существовать те, кто родились рабынями, те женщины, которые не могут быть целыми, не будут удовлетворены, никогда не познают истинного счастья, пока не окажутся у ног мужчин, принадлежащими и покорёнными.
Могло ли быть так, что я была именно такой?
Никогда, никогда!
Конечно, нет! Разумеется, нет!
Это шло вразрез со всем, что мне говорили, со всем, что мне преподавали.
А может, всё то, что мне говорили, было ложно, а всё то, чему меня учили, не соответствовало действительности?
Кем я была? Чем я была?
Я услышала шорох одежды и лёгкие шаги рядом со мной. Нора встала со своего места и обошла вокруг меня. Стоя на четвереньках, я не могла видеть, но не сомневалась, что в руке она держала выданный ей в начале вечеринки хлыст.
Через мгновение на пол рядом со мной брякнулась металлическая миска.
Набравшись смелости, я подняла голову, чтобы посмотреть вверх. И тут же почувствовала кончик её хлыста, прижавшийся снизу к моему подбородку. Послушная его давлению, я подняла голову ещё выше, а затем, всё так же стоя на четвереньках, направляемая лёгким давлением хлыста, то на одну щёку, то на другую, повернула лицо сначала влево, потом вправо, и снова вперёд, будучи показанной парням, сидевшим со скрещенными ногами, и девушкам, стоявшим на коленях. Некоторые из гостей уже разлеглись около низких столов, но ради такой забавы, приподнялись, опираясь на локти.
— Смазливая штучка, не так ли? — обратилась к гостям Нора.
Её слова были встречены с полным согласием. Особенно это касалось молодых людей.
В нашем женском сообществе за такими вещами следили строго. Ни одну студентку не приняли бы в кандидатки, уже не говоря о приёме в сообщество, если она не отвечала определённым стандартам.
В институтском городке на наше сообщество кто-то смотрел с завистью, кто-то с презрением. Иногда его называли «домом безголовых красоток», иногда «гаремом» или «невольничьим рынком», что, как я предполагала, было намёком на продуманную продажу девушек, если можно так выразиться, лицу, предлагающему самую высокую цену. Кто-то из парней даже сравнил наше общежитие, в шутку, конечно, с «садом удовольствий». Впервые услышав такой эпитет, я не без оснований заключила, что вполне могла быть не единственной, кто успел познакомиться с определенными формами запрещенной литературы. Я, конечно, не стала расследовать данный вопрос, поскольку меня пугала сама мысль о том, чтобы встретить мужчину, знакомого с такими книгами, но выражение ему было явно знакомо, а его смысл известен. И, в то же самое время, меня мучил вопрос, каково бы это могло бы быть, находиться внутри стен такого места, ждать звонка, извещающего меня своими особыми, значимыми для меня нотами, что я немедленно должна спешить в комнату подготовки и приготовить себя к рабскому кольцу моего господина.