Я никого не видела, но нисколько не сомневалась, что за мной наблюдали.
И тогда я подняла голову и заявила:
— Я — свободная женщина! Верните меня на Землю!
Но моя декларация осталась без ответа.
Не знаю, сколько времени я провела в той комнате. Охранник, в конце концов, вернулся и, взяв меня за левое плечо, увёл назад к моей камере, перед которой остановил и снял наручники.
— Вы говорите по-английски? — спросила я у него.
Вместо ответа он схватил меня за волосы, согнул в поясе и впихнул в клетку, закрыв и заперев дверь.
На этот раз, перед тем как запереть, меня не стали заковывать в цепи, но оставили, как и прежде, в темноте. В надежде найти еду я принялась ощупывать пол вокруг себя. Сначала я наткнулась на небольшое углубление, заполненное водой. Очевидно, оно специально было сделано таким мелким, что воду из него нельзя было зачерпнуть ладонями, по крайней мере, у меня, сколько я не пробовала, ничего не получилось. Так что приходилось наклоняться и припадать к воде губами. Продолжив поиски, я, наконец, нащупала миску, наполненную некой подобной овсянке субстанцией и толстым ломтём чёрствого хлеба.
Какое право имели они, обращаться со мной подобным образом? Им что, не сказали, кем я была? Они решили, что имеют дело с какой-нибудь официанткой, клерком или секретаршей?
Вскоре мне предстояло узнать, что они принимали меня за нечто в тысячу раз меньшее.
— Я — свободная женщина! — закричала я в гневе. — Отпустите меня! Освободите меня! Выпустите меня отсюда! Отдайте мне мою одежду! Дайте мне приличную еду! Верните меня на Землю!
Мой голос звенел в замкнутом пространстве камеры, отражаясь от каменных стен. Но я так и не получила никакого ответа на свои крики.
И тогда я решила, что покажу им, чем могла быть женщина Земли, женщина моего происхождения, моего класса, положения, интеллекта и образования. Я должна была сопротивляться им.
Конечно, прежде я часто ощущала себя рабыней, причём законной рабыней, но теперь я не должна была позволить себе таких мыслей, таких подозрений, таких тайных страхов. «Я — свободная женщина, — раз за разом говорила я себе. — Я — свободная женщина. Я — свободная женщина. Я не рабыня. Я — свободная женщина!»
Меня душили рыдания. Я должна быть свободной женщиной. Я должна быть свободной женщиной!
Но что если, задавала я себе вопрос, я таковой не была? Что если я была рабыней? Что если я была, как я часто подозревала и боялась, рабыней, законной рабыней?
Время от времени, в темноте, я ощупывала белую ленту, дважды обёрнутую вокруг моей шеи и завязанную на узел под подбородком ещё на Земле, в общежитии нашего женского сообщества. Теперь, после нескольких дней проведённых в этой камере, она промокла и испачкалась. Но она всё ещё оставалась там.
Зато округлого, стального анклета, защёлкнутого на моей левой щиколотке ещё в общежитии, когда я очнулась на Горе, уже не было. Я заключила, что он сыграл свою роль, независимо от того, какой эта роль могла бы быть, и нужды в нём больше не было.
«Что, если я должна быть рабыней, — спрашивала я себя, поглаживая ленту, — рабыней?»
На следующий день меня снова привели в круглую комнату, точно так же раздетую и с наручниками на моих запястьях.
Охранник, уходя, сказал мне встать на колени в центре комнаты и опустить голову к полу.
«Какая свободная женщина, так поступить?» — спросила я себя, когда он вышел, и осталась на ногах.
А когда он вернулся, я пожала плечами и гордо вскинула голову. Я решила показать им, какой может быть женщина Земли, особенно женщина моего воспитания, интеллекта, образования и класса. Охранник точно так же как и днём ранее отвёл меня назад и втолкнул в камеру.
Следующим утром меня совершенно буднично заклеймили, после чего вернули в камеру. Я не могла поверить в то, с какой рутинной небрежностью это было сделано со мной. Можно подумать, я была каким-то домашним животным! Спустя мгновение после того, как железо сделало своё дело, и я зашлась в крике боли и ужаса, всё ещё не в силах поверить в произошедшее, мне завязали глаза шарфом, так что, я даже не могла увидеть ту отметину, что так или иначе сделала меня, и я это ощущала всеми фибрами души, радикально и непоправимо отличающийся от той, кем я была раньше.
Позже я узнала, что отныне и навсегда носила на своём бедре, маленький, но чёткий, намертво впечатанный, курсивный кеф. Также я узнала, что это самое распространённое на Горе клеймо, которым метят самых обычных рабынь.
После процедуры клеймения меня, по-прежнему с завязанными глазами и с обожжённым бедром, снова впихнули в ту же камеру, но теперь мои руки надёжно удерживались за спиной посредством цепи на талии и браслетов на запястьях, чтобы я никоим образом не могла дотянуться до клейма. Другая цепь, что-то около ярда длиной соединяла цепь талии с кольцом в стене позади меня. Ещё одна цепь держала мои ноги прикованными к другому кольцу. В результате этого степень моей свободы была сильно ограничена. Я могла поднять колени, отодвинуться немного назад и сесть, опираясь спиной на стену. Также я могла лежать на левом или правом боку.