Я знала, что гореанских мужчин не смогли приучить осуждать свою мужественность, как и выставлять её напоказ. Они просто жили этим, потому что были мужчинами. А без мужчин, как могли женщины быть женщинами?
Как это страшно быть рабыней, но лишь будучи рабыней можно почувствовать себя по-настоящему женщиной.
Я смотрела на него, и меня пугало то, что я видела.
Я буквально кожей ощущала его пристальный взгляд!
— Господин? — прошептала я.
Как он смотрел на меня!
Я поняла, что он действительно всё ещё считал меня недостойной, лживой, потенциальной воровкой, вероломной, эгоистичной, никчёмной, маленькой лицемеркой.
Именно такой он меня видел!
Возможно, я была такой на Земле, но я не думала, что меня можно было счесть такой теперь.
— Нет, Господин, — пошептала я, качая головой. — Нет, Господин.
Конечно, он смотрел на меня, как на движимое имущество, которое можно было купить или продать, в общем, как на ту, кем я была. Но при этом теперь он, казалось, видел меня не только простым движимым имуществом, совершенно никчёмным и достойным всяческого презрения, но тем, которое он нашёл, вопреки себе, и возможно вопреки своему рассудку, крайне интересным, рабски интересным, необоримо рабски интересным.
Я чувствовала, что он сердится на самого себя.
Возможно, он был даже в бешенстве на самого себя, от того, что нашёл в себе необоримое влечение ко мне. Неужели он презирал себя из-за этого? Неужели он ничего не мог с собой поделать? Не была ли я для него, спрашивала я себя, столь же неотразимой, как и он для меня?
Могло ли это моё предположение быть правдой?
Его пристальный взгляд давил на меня.
Я стояла перед ним на коленях, голая, испуганная и дрожащая.
Я знала, что меня хотят. Причём не так, как могли бы хотеть свободную женщину, во всем её высоком, драгоценном, августейшем достоинстве, окружённом традициями, кодексами, обычаями, соглашениями, правами и правилами приличия. Меня хотели так, как желают рабыню со всей грубой, бескомпромиссной, полнотой и похотью. Как бесправное животное, повиновение которого должно быть мгновенным и несомненным, кому остаётся только надеяться, что им останутся довольны, кому оставлена лишь одна надежда, надежда на то, что ему позволят служить господину. Как животное, страсть которого не должна быть чем-либо ограничена или сдержана. Как животное, которое существует только для того, чтобы принадлежать. Как находящуюся в собственности женщину, обязанную доставить ему необузданное удовольствие.
— Ты — презренная, тщеславная, надменная, измучившая меня маленькая самка слина, — прошипел мужчина, — но теперь, моя маленькая самка слина, твоё время мучить меня кончилось.
— Я не понимаю, — пролепетала я.
— Ты достаточно наигралась в свои игры, — сказал он.
— Я не понимаю, — испуганно повторила я.
— Расставь колени в стороны, — бросил мой хозяин.
— Господин? — воскликнула я.
— Живо, — рявкнул Десмонд.
— Да, Господин, — вздрогнула я.
— С этого момента, это — способ, которым Ты должна стоять на коленях, — сообщил мне он, — это то, чем Ты должна быть.
«Да, — подумала я про себя, — это — то, чем я должна быть, и чем я хочу быть. Даже на Земле я была рабыней, просто на меня никто не надел ошейник. Я жила за чужой счёт, была эгоистичной, мелочной, неглубокой и скверной. А затем, совершенно заслуженно, полностью правильно, я была переправлена на Гор, где должна носить ошейник, для которого родилась».
— Я стою перед моим Господином в позе рабыни для удовольствий, — констатировала я.
— Тебя обучали как рабыню для удовольствий, не так ли? — осведомился мой хозяин.
— Да, Господин, — подтвердила я, — в доме Теналиона в Аре.
— Встань, — приказал он, — повернись спиной ко мне, отведи руки назад.
Едва я это сделала, как на моих запястьях сомкнулись наручники.
Рука мужчина тут же сгребла в кулак мои волосы, я была согнута головой к его бедру, а затем в таком положении, спотыкаясь на каждом шагу, была увлечена вглубь внутреннего двора, где в скрытом от чужих глаз месте, он бросил меня к своим ногам, на толстый слой мягкой травы, такой богатой, глубокой и живой.
Я испуганно смотрела на него и, намного натянув цепочку наручников, удивлённо спросила:
— Здесь, Господин?
— Я устал мучиться, — прорычал Десмонд. — Ты можешь быть никчёмной, ничего из себя не представляющей, но Ты — заманчивый кусок мяса, которым я собираюсь пировать.