«Сколько же времени меня заставят ждать?» — спрашивала я себя.
Внезапно я проснулась. Оказывается, я успела задремать. Из забытья меня выдернул звук открывавшейся двери.
Я уже знала, что говорить со мной они не будут. Я не должна знать, кем они были. Лучше всего это сделать именно так. А знание пусть останется для того господина, который сделает это.
Я поспешно поднялась на ноги.
Я чувствовала, что в комнате было несколько человек.
Должно быть, мужчины принесли с собой фонари или лампы. Я слышала, как они сначала несколько раз чиркнули своими зажигалками, а потом, судя по тихим звукам, расставили лампы по полкам и развешали на крюки под потолком. Я буквально кожей ощущала взгляды мужчин, блуждавшие по моему телу, ощупывавшие меня. Их молчание тяготило. Я предположила, что в комнате стоял полумрак. Принесённые ими фонари вряд ли давали много света.
— Господа? — позвала я, но мне, ожидаемо, никто не ответил.
Я напрягалась, почувствовав, как кто-то схватил меня за левую лодыжку. В следующий момент раздался щелчок, на моей щиколотке сомкнулся браслет. Лязгнула цепь, брошенная рядом со мной, соединявшая браслет с кольцом. Я заключила, что эта цепь была достаточно длинной. Мне было не понятно, почему они меня приковали. Возможно, я была рабыней, потому мужчины и сочли, что это будет правильно для меня. «Интересно, — задалась я вопросом, — наденут ли на меня второй анклет, и будут ли позже использованы браслеты для запястий?». Я предположила, что длина цепи вряд ли позволит мне достичь двери, которая теперь могла быть открыта. Я в ужасе подумала, а не могли ли другие мужчины, например охранники, проходя мимо, зайти сюда.
Мне было известно, что с немногими из свободных женщин обращались подобным образом. Возможно, здесь многое зависит от касты или города. Я ещё ни разу не сталкивалась с какой-либо из гореанских свободных женщин близко, тем не менее, время от времени, они появлялись в этом доме. В такие моменты, если мы оказывались рядом, мы должны были вставать на колени, принимать первое положение почтения, опуская голову к полу. Так что мои впечатления от встречи со свободными женщинами ограничивались еле слышимым топотом мягких комнатных туфель по каменному полу, да шелестом шелков. Мои познания о свободных женщина ограничивались намёками, да подслушанными сплетнями наставниц. Впрочем, этого было достаточно, чтобы заключить, что между рабынями и свободными женщинами особой приязни не наблюдалось.
Я чувствовала, что мужчины стояли вокруг меня. Я не знала, должна ли я опуститься на колени. А может мне следовало принять первое положение почтения? Встать на колени, опустить голову и руки к полу? Или правильнее было бы второе положение почтения, лечь на живот, положить ладони рядом с головой и быть готовой прижаться губами к ногам мужчины?
Как рабски я чувствовала себя, в этот момент ожидания.
Я задавалась вопросом, как здесь обращались со свободными женщинами, и обращаются ли, если можно так выразиться, вообще. Гореанские мужчины, насколько я знала, предпочитали рабынь. Это их путь.
Да, они предпочитают нас, рабынь.
Я чувствовала, что стала объектом тщательного изучения. Лампу или фонарь поднесли ко мне справа. Я смутно различала свет, проникавший под капюшон, чувствовала тепло на своём правом плече.
Я знала, что мужчинам нравилось смотреть на своих их рабынь. Они наслаждались каждым нюансом, каждым дюймом их тел.
За время нахождения в этом доме я успела привыкнуть к тому, что меня разглядывали охранники, открыто и оценивающе. Насколько отличалось это от Земли! Никаких скрытых, мимолётных, застенчивых, быстро отводимых взглядов. Нас рассматривали с невинностью и интересуем, с каким можно было бы осматривать животное, а в случае рабыни, животное, которое могло бы быть оценено с точки зрения обладания и нахождения у своего рабского кольца. Сначала меня, конечно, сильно пугала откровенность, открытость и длительность таких оценок, особенно если при этом мне приказывали повернуться или принять ту или иную позу, но я, разумеется, будучи рабыней, не осмеливалась жаловаться, выказывать недовольство или высказывать какие-либо возражения на подробное внимание или даже ощупывание. У меня не было никакого желания получить оплеуху или даже быть избитой. Это ведь была не Земля, на которой женщине могла бы быть направить целую батарею социального и юридического оружия против любого мужчины, оказавшегося столь неосторожным, что посмел бы смотреть на неё честно, открыто, откровенно и естественно.
Конечно, здесь меня можно было рассматривать так, поскольку, в этом мире, на Горе, я была рабыней, животным.