Выбрать главу

— Но, с другой стороны, — предложила она, — возможно, что такими клеймами, охотники метят свой выбор, свою добычу, чтобы позднее, при удобном случае, доставить её в соответствующий загон, где предварительную, временную, едва заметную метку, сменить более подходящей маркировкой.

— Нет, — отмахнулась я. — Такие отметины зачастую появляются в раннем детстве.

— Они выбирают их настолько юными? — заинтересовалась моя собеседница.

— Да нет же, — покачала я головой. — Точно такие же шрамы есть и у большинства мужчин моего мира.

— Шёлковые рабы? — уточнила она.

— Вовсе нет, — поспешила заверить её я.

— Я видела этих безропотных, испуганных верров на рынках, — хмыкнула девушка. — Некоторым женщинам такие нравятся. Но они всё равно мужчины, и всегда есть опасность, что один из них, увидев здешних мужчин и поняв, каковы они, может взбрыкнуть и превратиться в одного из них.

— Многие мужчины моего мира вполне способны к тому, чтобы быть рабовладельцами, — заявила я, — и некоторые, несомненно, таковыми являются.

— Это должно быть пугающая ситуация, — сказала рабыня, — когда шёлковый раб превращается в мужчину, возможно, связывает свою госпожу и избавляется от неё на каком-нибудь рынке, а потом, забрав монеты, исчезает из города.

— Подозреваю, что лишь немногие отваживаются на такой поступок, — заметила я.

— Давай надеяться, что так оно и есть, — поддержала меня она. — И всё же, я думаю, что этот шрам был клеймом, по которому охотники признали тебя рабыней.

— Да нет же, — отмахнулась я. — Начнём с того, что его не было видно. Я носила одежду, которая скрывала этот шрам.

— Тогда как они узнали в тебе рабыню? — осведомилась девушка.

— Понятия не имею, — развела я руками, хотя, по правде говоря, у меня были кое-какие идеи относительно таких вопросов.

Кто мог бы не разглядеть рабыню, прятавшуюся под моей одеждой? Неужели опытному глазу было бы сложно различить под тонкой тканью черты ходкого товара? Возможно ли, чтобы тот, кому это было надо, мог бы не рассмотреть моё горло и не прикинуть, насколько подходяще смотрелось бы на нём кольцо металлического ошейника? Разве кто-то мог, строго заглянув в мои глаза, не увидеть в них дрожащую, ждущую рабыню?

— Тебя должны были оценить, — заявила она.

— Несомненно, — согласилась я.

— Где? Когда? Как? — засыпала меня вопросами рабыня.

— Откуда мне знать? — пожала я плечами.

Я, действительно, не знала этого. Это могло произойти где угодно, в любое время, возможно там, где я меньше всего могла ожидать этого, в автобусе, в метро, на улице, в магазине, на пешеходном переходе, пока ждала у светофора, садясь или выходя из такси, в коридоре, в проходе рынка, в аудитории, в университетском городке, где угодно, в любое время.

Но внезапно во мне вспыхнула уверенность, что я знаю. Если это произошло не на той вечеринке, в том доме, то где ещё? Наверное, больше негде.

— Сомнительно, чтобы они не оценили тебя без одежды, — заметила моя собеседница.

— Возможно, — согласилась я.

Конечно, я не рассказывала ей о том, напугавшем меня сне, что приснился мне спустя несколько недель после той памятной вечеринки. Мне снилось, что меня усыпили снотворным, а затем, полусонную, не способную сопротивляться, раздели в моей собственной кровати, в моей комнате в студенческом общежитии, и тщательно осмотрели. Один мужчина освещал меня странного вида фонарём, своего рода факелом без огня, а двое других крутили меня, поворачивая в то или иное положение, в общем, грубо, небрежно и со знанием дела обрабатывали и попутно делали обмеры. Так могли бы обрабатывать рабыню. Закончив с осмотром, мужчины уложили меня на спину и привязали мои руки и ноги к угловым стойкам в голове и в ногах кровати. Кажется, я пыталась бороться, бесполезно цепляясь за ускользающее сознание, пытаясь проснуться, но не могла. А тем временем мужчины стояли поблизости и негромко переговаривались. До меня доносились их низкие голоса и, хотя слов я разобрать не могла, но поняла, что они пришли к согласию. По крайней мере, они сделали какие-то пометки в неком устройстве. Я дико крутилась и извивалась, изо всех сил тянула и дёргала руками и ногами пытаясь вырвать их из шнуров, несколькими петлями закрепленных на моих запястьях и щиколотках. Но вскоре я обессилено откинулась на спину, окончательно осознав, что не смогу освободиться самостоятельно. Я была беспомощна. Абсолютно беспомощна! Фонарь снова направили на меня. За мгновение до того как я полностью потеряла сознание, я услышала довольный смех мужчин. Проснулась я рано утром, если по вашему счёту, то это было что-то около пятого ана. Причём проснулась от того, что стонала, а затем, внезапно вскрикнув, я села, испуганно озираясь вокруг. Каково же было моё облегчение, когда я поняла, что нахожусь в своей собственной постели, в безопасности своей собственной комнаты, конечно, настолько, насколько эта комната вообще могла считаться безопасной. Каким-то необъяснимым образом я оказалась голой. Ночью, непонятно как, я умудрилась выскользнуть из своей ночной рубашки. Я не могла взять в толк, как такое могло произойти. Задрожав всем телом, я завалилась на бок и долго лежала так, свернувшись в позу эмбриона, плотно сжимая колени и чувствуя себя маленькой, беспомощной и испуганной. Это был самый необычный и пугающий сон в моей жизни. Смущение и страх, навеянные им всё никак не хотели отпускать меня. Впрочем, некоторое время спустя, я опомнилась достаточно, чтобы взять себя в руки и начать расценивать этот сон как забавное происшествие, но затем, внезапно, буквально в следующее мгновение, я вскрикнула от испуга. Ко мне в комнату ввалились две девушки, Ева и Джейн. Из-за их спин выглядывала администратор общежития, миссис Роулинсон.