— Да, Господин, — подтвердила я.
— И что же произошло? — спросил он.
У меня появилось ощущение, что он и сам прекрасно знал, что именно здесь произошло.
— Я споткнулась, — ответила я, и услышала, как Марселла облегчённо и с благодарностью выдохнула.
— Понятно, — протянул Менон, лицо которого расплылось в улыбке. — Тебе следовало бы быть более осторожной.
— Да, Господин, — не могла не согласиться я.
— Тебя это тоже касается, — бросил он Марселле.
— Да, Господин! — отозвалась та.
— Этого бы не случилось, — не повышая голоса, сказал он, — окажись рядом с тобой другая рабыня.
— Да, Господин, — прошептала девушка.
— Ты ведь понимаешь меня? — уточнил наш хозяин.
— Да, Господин! — ответила она, бледнея на глазах.
Тогда Менон повернулся ко мне и спросил: — Ты, если мне не изменяет память, Аллисон, не так ли?
— Да, Господин, — подтвердила я и добавила: — если Господину это понравится.
— Тебе придётся пройти со мной, — сообщил мне он и скомандовал: — Ведомое положение.
Я поднялась с колен и согнулась в поясе, перебросив волосы вперёд, чтобы за них было удобнее схватиться. Уже в следующее мгновение я почувствовала, как его левая рука сомкнулась в них, и подтянула мою голову к его бедру.
— Марселла, — позвал Менон.
— Господин? — откликнулась она, с явным страхом в голосе.
— Сейчас Ты пойдёшь на кухню, разденешься, наберёшь ведро воды, вернёшься сюда голой, — приказал он, — и уберёшь этот беспорядок. И никаких тряпок.
— Без тряпки? — опешила девушка.
— Воспользуйся своими волосами, — пояснил хозяин.
У Марселлы были длинные блестящие тёмные волосы, красиво ниспадавшие за её спиной. Девушка очень гордилась ими, а все мы завидовали ей.
— Далее, — продолжил Менон, — закончив здесь, сообщишь кухонному надсмотрщику, что с этого момента в течение следующих двадцати дней Ты будешь ежедневно прислуживать за столами, но всё это время тебе запрещена одежда.
— Господин! — всхлипнула она.
— И раз уж твои волосы будут испачканы, — и не думал останавливаться мужчина, — передай кухонному надсмотрщику, чтобы он укоротил их до длины принятой для фабричных девок.
— Да, Господин, — простонала Марселла.
— Кроме того, в течение этих двадцати дней, на ночь тебя будут заковывать в строгие цепи.
— Пожалуйста, нет, Господин! — взмолилась она.
— Может, Ты предпочла бы вместе со всем этим ещё и по одному удару плетью ежедневно в течение следующих двадцати дней?
— Нет, Господин! — вскрикнула девушка.
— Надеюсь, в будущем Ты будешь более осмотрительна, — заключил Менон.
— Да, Господин, — прорыдала рабыня.
— Пойдём, Аллисон, — бросил он мне и потащил по проходу между столами.
Намокшая туника липла к спине. Я быстро переставляла ноги, боясь снова споткнуться, то задевая посетителей, то ударяясь об углы скамей, торчащие в узком проходе между столами.
— Могу ли я говорить? — задыхаясь на ходу, спросила я. — Можно ли мне говорить, Господин?
— Можно, — разрешил Менон.
— Пожалуйста, не бейте меня! — попросила я.
— А Ты заслужила наказание? — поинтересовался он.
— Надеюсь, что нет, Господин! — сказала я.
— А разве не у не любой кейджеры найдётся за что её можно наказать? — спросил мужчина.
— Я надеюсь, что нет, Господин! — повторила я.
— Но ведь они — рабыни, — напомнил он.
— Даже в этом случае, — сказала я.
— Уверен, что каждая из них знает, что она сделала, или оказалась не в состоянии сделать, даже если её хозяин этого не знает, — заметил Менон, — следовательно, она прекрасно знает, принимая во внимание свои оплошности и проступки, как небольшие, так и серьёзные, которые она смогла скрыть от внимания своего владельца, сколько причин имеется для её наказания. Так что, у рабынь не должно быть никаких возражений против того, что хозяева в любой момент могут освежить их знакомство с плетью.
— Наверное, Господин шутит, — предположила я, морщась от боли, огненными иглами впивавшейся в кожу головы.
Его реакцией на мои слова стал смех.
Насколько беспомощны мы в руках мужчин, но только тех мужчин, которые выбрали для себя путь господина! С какой непринуждённостью они играют нами и используют нас для своего удовольствия!
Насколько мы отличаемся от них! Какими мы становимся маленькими, какими беспомощными, оказавшись в их власти!
И всё же я не променяла бы гореанского мужчину со всей его энергией и властностью, всем его высокомерием и силой, с его мужеством и мужественностью, всей его предприимчивостью и собственничеством, целеустремлённостью и агрессивностью, энергичностью и интеллектом, с его взглядом на нас как на женщин, удивительного, особенного, справедливого, очаровательного, на всех мужчин, которых я знала на Земле.