- Пока ни в коем случае!
- А как же с переизбранием?.. Нужно же, чтобы американцы знали, что могут голосовать и за него.
- Своевременно узнают. Может быть, в последний момент.
- Почему не теперь? Ведь остальные кандидаты уже объявлены.
- Формально выставить свою кандидатуру значило бы для ФДР превратиться из президента в кандидаты! Это только помешало бы его работе.
- Значит, в последний момент? - в сомнении спросил Макарчер.
- И безусловно будет избран, - уверенно ответил Гопкинс. - Никто не может предложить американцам ничего более реального.
- Чем обещания Рузвельта?
- Зависит от того, как обещать. И кроме того, никто не может обвинить нас в том, что если бы не сопротивление дураков, мы успели бы многое выполнить... из того, что обещали.
- Посоветуйте хозяину на этот раз поднажать на морскую программу.
- Об этом его просить не приходится.
- Морские дрожжи все еще бродят?
- Он попрежнему держит под подушкой Мехена.
- Избиратель не может не понимать, что строительство хорошей серии больших кораблей - хлеб для сотен тысяч безработных.
- Но, увы, и налогоплательщик понимает, что этот хлеб будет куплен за его счет, - со вздохом сказал Гопкинс. - А кроме того, средний американец знает, что судостроительные компании нахапают в сто раз больше, чем достанется тем, кто будет своими руками строить корабли. Народ умнеет не по дням, а по часам. Тут вам не Филиппины, Мак.
- Не воображайте, что у нас там одни идиоты. Квесону приходится довольно туго.
- И если бы не ваши штыки?..
Макарчер ответил неопределенным пожатием плеч.
Гопкинс спросил:
- А как у вас работает Айк?
Казалось, вопрос удивил Макарчера. После некоторого молчания он, в свою очередь, спросил:
- Вы имеете в виду Эйзенхаммера?
- Да.
Собеседники не могли пожаловаться на простодушие, но в этот момент оба они мысленно бранили себя. Гопкинс был недоволен тем, что у него вырвался этот вопрос, совершенно некстати выдавший генералу его, Гопкинса, интерес к подполковнику Эйзенхаммеру - военному советнику филиппинского "фельдмаршала". Макарчер же досадовал на себя: только сейчас ему пришло в голову то, о чем он должен был давно догадываться: ведь Дуайт Эйзенхаммер, которого он сам сделал на Филиппинах из капитана полковником, был человеком президента, посланным в Манилу для того, чтобы Рузвельт мог знать каждый шаг его, Макарчера.
Это внезапное открытие неприятно поразило генерала Эйзенхаммер был в курсе многих его дел. Не мог ли он разнюхать кое-что и о "тайне Исии"? Если так, то значит тайна вовсе уже и не тайна для ФДР. Какие выводы нужно из этого сделать?.. Сказать или не сказать?..
Макарчер решил прощупать Гопкинса.
- Может быть... - начал было он, но вдруг умолк, прислушавшись к происходящему на платформе Улиссвилля.
Чем дальше он слушал, тем озабоченней становилось выражение его лица. Глубокая морщина прорезала его лоб сверху донизу.
- Что за чертовщина! - сердито проворчал он, сделав было движение к окну. Но Гопкинс испуганно удержал его.
- Не лезьте на передний план!
- Вы только послушайте! - с возмущением воскликнул Макарчер, жестом предлагая Гопкинсу соблюдать тишину.
7
С платформы, где происходил митинг фермеров перед президентским вагоном, до Макарчера отчетливо доносились чьи-то слова:
- ...Мы, люди американского захолустья, чрезвычайно тронуты, мистер президент, тем, что вы заглянули сюда. Вы рассказали нам о сыне нашего народа - генерале Улиссе Гранте. Многие из стоящих здесь ничего о нем не знали...
Рузвельт благодушно перебил оратора:
- Это следует отнести к их плохой памяти: нет такого учебника истории, где не говорилось бы о генерале и президенте Штатов - Улиссе Гранте.
Кто-то на платформе вздохнул так громко, что было слышно в купе Гопкинса. Над толпою пронесся смешок.
- Если бы вы знали, мистер президент, сколько из стоящих здесь ребят забыли, каким концом карандаша следует водить по бумаге. - Толпа подтвердила эти слова одобрительным гулом. - Нам был очень интересен и полезен ваш рассказ, мистер президент. - Макарчеру почудилось в тоне оратора злая ирония. Генерал с трудом заставлял себя, не двигаясь, сидеть в кресле. Отныне мы будем гордиться тем, что живем в местах, где сражался такой американец, как Грант. Тут проливали кровь наши предки за честь и свободу Штатов, за конституцию Вашингтона и Линкольна, за лучшее будущее для своих детей и для детей своих врагов - южан.
- Это вы очень хорошо сказали, мой дорогой друг, - послышался одобрительный голос Рузвельта. - Очень хорошо! Именно так оно и было: кровь солдат Гранта лилась за счастье не только для Севера, но и для Юга. За счастье всех американцев, без различия их происхождения и цвета кожи. Это была великая битва за дело демократии и прогресса.
Рузвельт умолк, очевидно вызывая оратора на продолжение речи.
- Мы хотим вам верить, мистер президент, как, вероятно, верили солдаты Гранту, что дерутся за свою свободу и свободу братьев негров, за дело демократии и прогресса. Но...
- Зачем он дает говорить этому нахалу? - возмущенным шопотом спросил Макарчер. - "Мы хотим вам верить"! Если хозяин не одернет его, я сам...
- Сидите смирно, Дуглас! - спокойно отрезал Гопкинс. - Хозяин знает, что делает.
Оратор на платформе продолжал:
- ...но нам хочется знать, почему дети этих героев и мы, дети их детей, не имеем теперь ни демократии, ни хоть какого-нибудь прогресса в нашей жизни?
- Разве мы не имеем всего, что гарантировала нам конституция? - спросил Рузвельт.
- О ком вы говорите, мистер президент, - о вас или о нас?
- Разве не все мы, сыны своей страны, равны перед конституцией и богом? - спросил Рузвельт.
Теперь голос оратора, отвечавшего ему, прозвучал почти нескрываемой насмешкой:
- Нам хотелось бы, мистер президент, рассудить свои дела без участия бога.
- Вы атеист?
Последовал твердый ответ:
- Да, сэр.
- Думаете ли вы, что это хорошо?
- Да, сэр.
- И не боитесь, что когда-нибудь раскаетесь в своем неверии?
- Нет, сэр.
- Быть может... на смертном одре?
- Нет, сэр.
- Уж не солдат ли вы... судя по ответам? - весело спросил Рузвельт с очевидным намерением переменить тему.
- Солдат, сэр.
- Быть может, даже ветеран войны в Европе?