- Даже двух войн в Европе, сэр, - весело, в тон президенту ответил его собеседник.
- Была только одна мировая война.
- Ее назвали мировой потому, что в ней участвовало несколько государств Европы и Америки?
- Разумеется.
- Так не является ли мировой войной и та война, что идет сейчас в Испании при участии людей со всех концов мира?..
Макарчер негромко свистнул:
- Так вот он из каких!
Между тем Рузвельт недовольно сказал:
- Соединенные Штаты в этой войне не участвуют.
- Когда я воевал в Испании, мне казалось другое.
- Вот как?.. А в чем же вы видели участие Штатов?
- В американском пособничестве Франко.
- Я вас не понимаю, друг мой! - драматически воскликнул Рузвельт.
- А между тем это так просто, мистер президент. Разве не правительство США наложило эмбарго на вывоз оружия в республиканскую Испанию?
- Было бы несправедливо давать оружие республиканцам и не давать националистам.
- Какой же Франко националист? Он просто изменник и мятежник, сэр.
- Готов с вами согласиться, - мягко сказал Рузвельт, - и от души сожалею, что вы потерпели неудачу в борьбе против него.
- Дрались-то мы не так уж плохо, да очень трудно было драться голыми руками против пулеметов и пушек. Кстати говоря: против американских пулеметов и пушек... Мы там не раз спрашивали себя: "Как же это так? На вывоз оружия в Испанию на пожен запрет, а американские пулеметы - вот они, стреляют по нашей добровольческой бригаде Линкольна". Спасибо товарищам, которые были в курсе дела. Они объяснили: на вывоз оружия в Германию и Италию эмбарго не наложено. А оттуда прямая дорога к Франко.
Толпа, повидимому, стояла недвижима и молчалива - был слышен малейший шорох на платформе. Потом раздался негромкий голос Рузвельта:
- Это новость для меня, то, что вы говорите... Очень сожалею, что я не знал об этом раньше... Но нет сомнения: бог покарает тех, кто использовал наше доверие и обманным образом снабжал Франко оружием. Да, я верю: их преступление будет наказано господом, - с пафосом произнес Рузвельт.
- Откровенно говоря, мы не очень в этом уверены.
Хорошо тренированный голос Рузвельта задрожал, как у трагика на сцене:
- Вы не вериге в высшую справедливость?
- У бедных людей нет времени на слишком частое общение с небом, сэр.
- А разве есть что-либо более важное и отрадное в жизни, чем обращение к богу?.. Мне странно и... страшно это слышать от американца.
В голосе президента прозвучал такой укор, что толпа реагировала одобрительным рокотом, особенно с той стороны, где теснились женщины.
Макарчер с иронической улыбкой посмотрел на Гопкинса, но тот, казалось, проявлял очень мало интереса к происходившему. Макарчеру даже показалось, что Гопкинс дремлет. Во всяком случае, веки его были опущены и руки в сонной неподвижности лежали скрещенными на мешке со льдом. Макарчера рассердило это равнодушие. Чтобы нарушить покой Гопкинса, он спросил:
- Как это вам удалось: наложив эмбарго на вывоз оружия к республиканцам, не запретить давать его противной стороне?
Гопкинс поднял веки и несколько мгновений непонимающе смотрел на генерала. Тому пришлось повторить вопрос.
- Мы здесь совершенно ни при чем, - нехотя ответил Гопкинс.
- Тем не менее это факт: наше оружие и боеприпасы поступают к Франко.
- Видите ли, друг мой, - все с прежней неохотой проговорил Гопкинс, коммунисты действительно поставили этот вопрос. Они даже пытались поднять публичный скандал, требовали наложения эмбарго на вывоз оружия в Германию и Италию на том основании, что эти страны держат свои войска на Пиренейском полуострове. Но хозяин спросил тогда Хэлла: есть ли основания считать Германию и Италию находящимися в состоянии войны с Испанией? Хэлл запросил Риббентропа и Чиано: полагают ли они, что их страны находятся в войне с Испанской республикой? Те ответили отрицательно. Хэлл и решил, что наложение запрета на немецкие и итальянские заказы было бы преждевременным. А кому немцы перепродавали наше оружие - какое нам до этого дело?..
- Верное решение, - безапелляционно заявил Макарчер и снова сосредоточил внимание на том, что происходило на платформе.
Тон оппонента Рузвельта повышался с каждым новым словом:
- ...Мы имеем право знать, почему нам так трудно зарабатывать свой кусок хлеба? Почему миллионы наших братьев, белых и черных, на фермах и в городах, слоняются в тщетных поисках работы?
- А разве Новый курс не сократил числа безработных почти вдвое? возразил Рузвельт. - Разве доход рабочего класса Соединенных Штатов не увеличился по крайней мере на семьдесят миллионов долларов в день? Это не пустяки, мой друг.
Рузвельт произнес это так мягко, почти ласково, что сочувствие толпы, как думал Макарчер, должно было вот-вот склониться на сторону президента, но тут его оппонент воскликнул:
- Семьдесят миллионов, говорите вы? Хорошая цифра, мистер президент! Если не считать того, что ценности, производимые людьми, которым бросили семьдесят миллионов, стоят по крайней мере семьсот. А в чьи карманы идут остальные шестьсот тридцать миллионов?
- Полагаю, мой друг, - мягко возразил Рузвельт, - что присутствующих больше интересует вопрос о продуктах сельского хозяйства, чем заработок городских рабочих.
- Хорошо, мистер президент, - произнес оратор. - Поговорим о сельском хозяйстве. Почему эти фермеры получают за свой хлеб ровно десятую долю того, что он стоит на рынке? Почему девять десятых идут в карманы хлебных монополий? Почему за счет хлеба, которого нехватает детям фермеров, господа с хлебной биржи делают себе золотые ванны, вставляют бриллианты в каблуки своих дам? Почему при малейшей попытке самих фермеров организоваться, чтобы продать взращенный их руками хлеб по мало-мальски сносной цене, земельные компании тотчас лишают их земли, скупщики сбивают цены и хлеб сжигают в топках паровозов? Говорят, что Штатами правят шестьдесят богатейших семейств Америки. Правда ли это, сэр?
- Предвыборный прием, дружище, - сказал Рузвельт и рассмеялся. Но на этот раз в его смехе не было обычной непринужденности. - Каждый американец знает, что страною управляет правительство, ответственное перед конгрессом, избранным свободным голосованием.
- Мы не против свободного голосования, мистер президент. Но нам не нравится то, что в каждом штате делают политические боссы. Мы просили бы вас прихлопнуть эту лавочку, сэр. Пожалуй, достаточно того, что мы знаем о Томе Пендергасте. Так кажется нам, простым американцам. Вы - наш президент, которого мы все очень уважаем, не правда ли, друзья?