— Скоро ли дадут мне коней? — нетерпеливо спросил он пастуха и, как только подвели лошадей, тотчас вскочил на одну из них и движением подбородка указал адъютанту на задок автомобиля. Там к решётке багажника был прикручен длинный тюк, завёрнутый в запылённую кошму.
Адъютант быстро распутал верёвку и потянул конец кошмы.
На землю вывалился связанный по рукам и ногам Харада.
— Айяха! — с одобрительным интересом в один голос воскликнули пастухи.
Они подошли ближе, и первый из них безапелляционно сказал:
— Японец!
Пастухи помогли адъютанту поднять пленника на лошадь. Через минуту он был привязан к седлу. Адъютант перекинул повод через голову коня и подал сидящему на другом коне Гомбо-Джапу.
Ударами своих длинных палок пастухи проложили всадникам путь сквозь стадо.
Вздымаемое копытами четырех коней облачко пыли покатилось по степи напрямик к Ундур-Хану.
В темнеющем воздухе оно казалось розовым и почти прозрачным.
Пастухи глядели ему вслед и покачивали головами.
— Японец, — сказал старший из них. — Тц-тц-тц…
Двое из них сплюнули и достали из-за поясов трубки.
8
На второй день пребывания Чэна в полку опять был вылет.
Чэну чудилось, будто за яркой «голубой ящерицей» на киле идущего впереди истребителя, за колпаком фонаря он видит прикрытое тёмными очками строгое лицо Фу. Хотя тот и не думал оглядываться, Чэну казалось, будто голова ведущего то и дело поворачивается к его «лисе», как бы проверяя, не потерял ли строя его бывший учитель. Это раздражало Чэна. Как он ни старался подавить в себе обиду, что вынужден равняться по своему ученику, какие разумные доводы ни приводил в пользу того, что нет в его положении ничего зазорного, в душе всё-таки саднило что-то похожее на обиду. Чтобы не думать об этом, он старался смотреть туда, где маячила в воздухе «ящерица», не чаще, чем нужно было, чтобы держать дистанцию и заданное превышение.
Чэн стал поглядывать вниз. Сверху земля казалась не такой однообразной, как внизу. Она расстилалась бесконечным разноцветным ковром — то уходила вдаль яркими, сочными пятнами буйно-зелёных рощ, то лежала чёрными полосами рисовых полей. Дальше к югу холмились беспорядочные складки предгорий.
И вдруг из-за холмов появились озера. Они лежали рядами, как разноцветные бусы, окрашенные в неправдоподобно яркие цвета: ослепительно-голубые, ядовито-зелёные, жёлтые и красно-коричневые, в оправе обсыхающих песков.
Вот впереди блеснула лента реки Ляохахэ. Чэн мельком глянул на «голубую ящерицу» Фу, набиравшего высоту, и последовал его примеру.
Ляохахэ прошли на боевой высоте. Линия переднего края обозначалась дымками разрывов.
Чэн огляделся. Небо казалось чистым. Но едва он успел это подумать, как впереди вправо блеснул жёлтый огонёк разрыва снаряда зенитки. Хлопья чёрного дыма метнулись в стороны и, казалось, застыли в воздухе почти неподвижной звездой. Вот разорвался ещё один снаряд, третий, четвёртый. Они рвались правильной полосой, — противник ставил завесу. Чэн отвёл взгляд от разрывов, чтобы следить за Фу. Тот все набирал высоту. Потом метнулся вниз. Чэн стал следить за движениями «ящерицы», анализируя пилотаж Фу. В Чэне проснулся взыскательный инструктор: хотелось к чему-нибудь придраться. Но он не мог уловить никакой ошибки: движения машины были правильны — Фу владел техникой пилотажа великолепно. Как только сознание Чэна это отметило, чувство почти неосознанной неприязни, гнездившееся где-то в глубине души, оказалось подавленным другим чувством, большим и радостным, — гордостью за ученика. Что же, может быть, и впрямь, не заболей тогда в школе забракованный им учлет, Чэн переменил бы о нем мнение. Быть может, он сам сделал бы из Фу «настоящего человека», того полноценного человека воздуха, создание которого доставляло столько радости, но которого из Фу сделал кто-то другой. А всё-таки кое-что сделал и он, Чэн! Как бы ни сложились обстоятельства, а ведь он, Чэн, несёт частицу ответственности за Фу.
Между тем от Фу последовал приказ: «Внимание!» И тотчас же: «Собраться ко мне!» Чэн прибавил обороты, сокращая дистанцию. Любопытно: чем вызван сигнал ведущего? Но долго гадать не пришлось: прямо над головой, из густой облачности, затянувшей небо, появилось звено серых самолётов. Чэн разобрал: это не были обычные строевые машины врага, у этих оперение было необычно высоко вынесено над концом фюзеляжа.
Машина Фу стремительно полезла вверх и крутой горкой ушла в облака, следом за пустившимся наутёк звеном противника. Чэн двинул сектор и с удовольствием почувствовал движение вверх послушной машины.
Тысячу раз испытывал он это ощущение напрягшейся в усилии, круто набирающей высоту машины. Тысячу раз его внимание бывало сосредоточено на том, чтобы не превзойти предел, на котором мотор скажет «довольно» и самолёт вдруг повиснет. Тысячи раз чутко следил он за дыханием машины, казалось всем своим существом слившись с её конструкцией, в которой для него уже не было отдельных частей, а был единый механизм, точный, совершенный, послушный и в то же время чувствительный к малейшей ошибке, которую мог допустить лётчик, — механизм строгий и не прощающий оплошностей.