Помню, это было в четверг – день, когда я впервые вскарабкался на брошенное под открытым небом «пособие». Недавно прошел дождь, почти стемнело, но мне очень уж хотелось увидеть, что происходит внутри этой сверкающей коробки, в которую превратили бывший спортзал. Из кабины крановщика с выбитыми стёклами, где когда-то упорный и смелый наложил невидимую во тьме кучу дерьма, неслабо воняло. Списывать на голубей этот неясный акт не имело смысла.
Во дворе, где я провел своё детство, была голубятня. И уж кому как не мне знать, что если пара десятков птиц попытается повторить нечто подобное – результат будет смехотворным. Что значат их жалкие каки по сравнению с человеческим гением? Я решил, что если это и была какая птица – то наверняка кукушка. Потому как голубиные, вороньи и даже чайкины какашки все мы видели и, как следствие, нюхали. А вот кукушкины – нет. Был вечер четверга, из кабины воняло. Я, подстелив под задницу газету и изредка болтая ногами, сидел на высоте пяти метров, курил и смотрел в узкую полоску стекла. В теннисе я не смыслю. Даже в настольном. Единственное для чего я использовал ракетку – да и ту от бадминтона – это когда в середине восьмидесятых кривлялся перед зеркалом под музыку «Модерн Токинг». Я переживал обычную гормональную трагедию советского подростка и вечерами был Дитером Боленом. А ракетка была гитарой, по многочисленным струнам которой я самозабвенно лупил. Томасом Андерсом я не был никогда. Уж больно у него был пидорский вид. И жена – уродина.
Часть тех, кто приезжал в крытый корт на, однозначно, недешёвых автомобилях, по-моему, смыслили в теннисе не больше моего. Все десять минут пока я курил сигарету, потный дяхон в белой футболке и шортах, колыхая необъятным пузом, словно слонёнок метался по видимой мне части площадки, безуспешно размахивая своей ракеткой. Этот мутант, потративший неслабые деньги на свои шорты, абонемент в клуб и «настоящую-теннисную-бутылочку-для-воды-с-трубочкой» даже ни разу не попал по мячу. На его сосредоточенно-тоскливом лице чётко отпечаталась мысль: «На х*я мне всё это нужно?!». Однако кто-то, находящийся по другую сторону сетки и невидимый мне, отлично знал своё дело и посылал мячи, планомерно выигрывая у слонёнка.
Закончилась эта игра после того, как мяч, пущенный со снайперской точностью, попал прямо в нос конкуренту Агасси. Ракетку он бросил, схватился обеими руками за лицо и окрасил белую свою футболку в красное.
– Ай-яй-яй, – сказал я, прикуривая вторую сигарету. По тому, как шевелил губами раненый в хобот слонёнок, я понял, что говорит он на неспортивные темы. Тут оказывается не так скучно. Сейчас он вломит своему инструктору, какому-нибудь кандидату в мастера спорта из Твери, и будет вообще весело. Но он не вломил. И я бы не вломил.
– Ого, себе… – сказал я и даже чуть привстал, что бы получше рассмотреть. Скажите, а Курникову, правда, называют красивой? Я вот всегда считал ажиотаж вокруг неё слишком преувеличенным. А после того, как увидел снайпера, расквасившего нос долбану с ракеткой, – тем более. Курникову в интернат для умственно-отсталых – преподавать физру. «Мисс мира» ту да же – воспеткой. А всех тёток с подиумов – уборщицами.
– Мля… – произнёс я. А белая майка на два размера меньше – это так нужно по правилам? Не знаю. Но то, что под этой маечкой, – мне нравилось. Я потом до самого закрытия зала сидел на мостовом кране и смотрел, как она – теперь уже на видимой стороне корта – подавала и принимала мячи, встряхивая собранными в хвост белыми волосами, носилась по искусственной траве, демонстрируя, что – да, под этой ослепительно белой юбкой такие же ослепительно белые трусики.
– Fuck! – сказал я, когда она в первый раз наклонилась, готовясь принять подачу: уж очень короткой была её юбка.
Беленькая. Чистенькая. От белых кроссовок и носочков до белой резинки, стягивающей её волосы. Как должен выглядеть мужчина, которому «можно»?
– Fuck! – сказал я ещё раз, когда свет в зале потух. Посидел немного, ожидая пока мой почуявший добычу орган перестанет оттопыривать штаны и мешать при ходьбе. И подумал: в душевых спортзала есть отдушины, выходящие на крышу? А ночью, вытирая липкую после неимоверного сна простыню, в котором виденная мной теннисистка вытворяла нечто невообразимое, я вспомнил, что из-за бесконечных трипов по барам, нормального фака у меня не было целую вечность.
Если бы существовала премия «Мудак Тысячелетия», её бы получила половина тех, кого показывают по телевизору. Во всяком случае, все эстрадные звёзды конца восьмидесятых-начала девяностых, стопудово. Имеются ввиду мужчины, которые натягивали на себя лосины, стриглись у одного с Пугачёвой парикмахера и появлялись на сцене в велосипедных перчатках с обрезанными пальцами. Интересно, им самим не стыдно смотреть своё видео десятилетней давности? Хотя вряд ли. Ещё, небось, и умиляются. Во всяком случае, фронтмен «Ласкового Мая», как был мудаком – так им и остался. Про это даже говорить неоригинально. И так все словно агрессивные мартышки закидывают бедного Юру калом. Ну тут уже ничего не изменишь… Заслужил чувак… заслужил…
Премия «Мудак Тысячелетия» должна была появиться. И появилась. В наших с Готье головах. В тот год мудаки просто толпами просились на «Оскара». Они десятками записывали на свои мобилы заглавную тему из сериала «Бригада», участвовали в реалити шоу и одевались, как футбольная команда «Динамо Киев» в 1988 году. Против этого клуба я ничего не имею. Даже наоборот. Просто наличие сотен Блохиных на улицах страны как-то меня не радовало… В общем, номинантов хватало. И однажды «Мудаком тысячелетия» стал Лёня Кошмар.
Мы как раз пили за здоровье и на деньги Фыла, сменившего «причёску во рту», как выразился Готье. Уже несколько дней золотая статуэтка пылилась в шкафу. Знакомые нам мудаки от политики не появлялись на телеэкране. Безмолствовали мудаки от музыки, не радуя нас своими новыми ужасами. Мы даже заскучали. И вот на восьмой день бездействия жюри воспрянуло духом: в кафе зашёл Лёня Кошмар.
Я заметил его первым. И отхлебнув пива, пнул под столом ногу Готье: