“Если бы мы не раскинулись от Берингова пролива до Одера, нас и не заметили бы“, — не без сарказма писал русский философ XIX века Петр Чаадаев.
В самом деле, на месте исторических отличий у России — географические, созидательный процесс идет не вглубь, а вширь. Началось это еще с князя Ивана Калиты, который уже в XIV веке “собирал земли" вокруг Москвы. По подсчетам полярного исследователя Фритьофа Нансена, Россия, начиная с 1550 года, увеличивалась каждые 7 лет на территорию, равную по величине его родине — королевству Норвегии. Не коммунизм шагает по Европе, как ошибочно предсказал Карл Марс, но Русская история. А пристегнутые к России страны — от Чехословакии и Венгрии до Литвы и Афганистана — оказались насильственно вовлеченными в ее развитие.
Мы помним, как в школе гордая указка учителя гуляла по политической карте мира, и мы вдохновенно вызубривали, что Советский Союз занимает шестую часть земной суши и на его территории могли запросто уместиться 2,3 США либо 40 Франций, либо 92 Великобритании.
Признаемся откровенно — эти гремящие цифры вызывали у нас чувство патриотической гордости. Это была не только официальная пропаганда, это было национальное чувство. География в СССР подменяет историю, политику, идеологию. Географический империализм приводит к географическому патриотизму. И наоборот.
России достался тяжелый, трагический дар пространства. Она гордится своими расстояниями, а в ней только километры; и русским впору придти в ужас от полых пространств, ничем не заполненных. Порок своего сложения Россия принимает за главное свое достоинство, стремясь во что бы то ни стало его сохранить и усилить.
Аристотель считал, что есть предметы столь малые и столь большие, что глаз их не воспринимает, и они как бы не существуют. Россия слишком велика, чтобы быть реальностью. Это географическая и политическая фикция, которой для жизнеподобия необходимы экспансия и расширение границ. Чем Россия и занимается весьма успешно не первое столетие, независимо от того, кто стоит в ней у власти.
…Знаменитое выражение посланника Сардинского королевства при дворе императора Алексадра I Жозефа де Местра: “Каждый народ имеет то правительство, которое он заслуживает" — приложимо к современной русской ситуации с известными оговорками. В ряде случаев — во времена Хрущева и даже Брежнева — народ имел правительство лучше того, которое заслуживал, а потому и был неспособен оценить достоинство обоих, особенно Хрущева, к которому относился презрительно, брезгливо называл “клоуном" и “Никиткой" и предал забвению, в то время как Сталина боготворил при жизни и продолжает ему поклоняться. Государственная гордость народа больно ущемилась от излишней свойскости, грубоватого демократизма Хрущева, от его простонародного словаря и крепких выражений, которые он вольно употреблял в официальных речах, от его небрежного костюма, от свей его гротескной фигуры, от его прямоты и откровенности, а больше всего народ смущало, что вроде должно было радовать — близость Хрущева к народу и его сходство с народом. Народу куда ближе “идеальный" образ Сталина, его величавая удаленность, его монументальный автократизм и строго дозированное, лишь два раза в году, по пролетарским праздникам, общение с народом. Сталинский белоснежный китель генералиссимуса с золотым шитьем и белоснежная фуражка с золотыми лаврами на околыше навсегда врезались в благодарную народную память и сохранились в ней в качестве образца имперской представительности.
Несмотря на 18 лет своего правления, Брежнев оставил народ равнодушным, зато бывший шеф КГБ Юрий Андропов, придя к власти, вызвал любовь к себе с первого взгляда, что опять-таки не говорит в пользу политических вкусов народа, если исходить из общепринятых западных стандартов. Именно по закону обратной связи, то есть под влиянием и давлением этих вкусов — противоположных западным — советское правительство и менялось на протяжении последних десятилетий в направлении к народному идеалу — сталинизму.
Связь между Кремлем и народом, пусть невидимая, далеко не сразу и не всегда уловимая, тем не менее достаточна прочна, может быть даже более прочна, чем в развитых демократиях. Иногда эта связь выражается в своего рода негласных договорах между Кремлем и народом — наподобие того, который закреплен в известной формуле: “Правительство делает вид, что платит, а народ делает вид, что работает."