Когда замысел этот был раскрыт, они перенесли убийство на февральские ноны. На этот раз они задумали умертвить не только консулов, но и большинство сенаторов. И вот, не поторопись Катилина подать перед курией знак своим сообщникам, в тот день произошло бы преступление, тяжелейшее со времени основания города Рима. Но вооруженные люди еще не собрались в нужном числе, что и расстроило их планы.
После этого Писон, бывший квестором, по настоянию Красса, знавшего его как злого недруга Гнея Помпея, был послан в Ближнюю Испанию как пропретор. Сенат, однако, весьма охотно предоставил Писону эту провинцию, так как хотел, чтобы этот мерзкий человек находился вдали от дел государства, а также и потому, что очень многие честные люди видели в нем опору, а могущество Гнея Помпея уже тогда внушало страх. Но Писон этот был в провинции убит в пути испанскими всадниками, бывшими в его войске. Некоторые утверждают, что варвары не стерпели несправедливости, заносчивости, жестокости его власти; другие же говорят, что эти всадники, давнишние и верные клиенты Гнея Помпея, напали на Писона с его согласия, что до сего времени испанцы никогда не совершали такого преступления, а между тем они в прошлом испытали жестокое господство многих наместников. Мы оставим этот вопрос открытым. О первом заговоре сказано достаточно.
(Гай Саллюстий Крисп. Сочинения. — М., 1981)
РАСКОЛ В СРЕДЕ МАКЕДОНСКИХ ГЕНЕРАЛОВ
Когда Александр начал допускать при своем дворе восточные элементы, окружать себя персидскими вельможами, привлекать их к себе с тою же благосклонностью и щедростью, как и македонян, отличать их тем же доверием, возлагать на них важные поручения и награждать их сатрапиями, то это покровительствуемое царем уродливое азиатское направление, естественно, вызвало негодование македонских вельмож, чувствовавших себя носителями древних и чисто македонских традиций, они вознегодовали на это, как будто бы тем наносились им ущерб и унижение. Многие, особенно старые генералы времен Филиппа, не скрывали своей нелюбви к персам и своего недоверия Александру, они взаимно поддерживали и усиливали свое неудовольствие на то, что тот, который всем им обязан, пренебрегает ими и неблагодарен им; целые годы они должны были биться для того, чтобы теперь видеть, как плоды их побед переходят в руки побежденных; царь, равняющий в своем обхождении персидских вельмож с ними, скоро будет с ними самими обходиться так же, как с этими прежними рабами персидского царя; Александр забывает о македонянах, следует быть настороже.
Царь знал об этом настроении умов; его мать, как рассказывают, не раз предостерегала его, заклинала быть осторожным относительно своих вельмож, упрекала его в том, что он слишком доверчив и милостив к этой старинной знати Македонии, что он своей чрезмерной щедростью делает из подданных царей, дает им случай приобретать себе приверженцев и сам себя лишает своих друзей. От Александра не могло укрыться то, что даже среди его ближайшего окружения многие смотрели на его шаги с недоверием или с неодобрением. Он привык видеть в Парменионе постоянное предостережение; он знал, что его сын Филота открыто не одобрял предпринимаемых им мер и даже весьма дерзко выражался о нем лично; царь прощал это резкому и мрачному характеру вообще храброго и неутомимого на службе гиппарха. Более глубоко оскорбляло его то, что даже прямой и великодушный Кратер, которого он уважал более всех других, не всегда соглашался с тем, что происходило, и что даже Клит, начальствовавший над агемой конницы, начал отдаляться от него. В среде македонских генералов все яснее наступал раскол, который, хотя пока и без значительных последствий, ожесточал настроение умов и даже выразился уже на военном совете в тяжелом раздражении: более резкие желали видеть войну оконченной, войско распущенным и добычу разделенной.