Настойчиво разрабатываемый нашими учеными вопрос о психологических основах заговора совершенно не затронут Эберманом. Кое-что на этот счет находим в капитальном труде Вундта - Volkerpsychologie. Возникновение заговоров Вундт возводит к анимистическому мировоззрению первобытного человека. Всякий предмет одушевлен, и первоначальное колдовство всегда направлялось непосредственно на душу предмета (direkter Zauber). "Заговоры первоначально имеют значение прямой чары. Душа колдуна желает при помощи их воздействовать непосредствен о на душу другого человека или демона тем, что он изрекает ей заключающееся в заговоре повеление *171. Потом уже формула теряет характер приказания и обращается в чисто магическое колдовство, действующее на расстоянии *172. Различные магические надпи и не что иное, как вид магических слов. Но сила их увеличивается в глазах дикого человека еще тем, что он, не зная письма, считает его делом демонической силы *173. Подобную же роль в создании заговоров анимизму приписывает и французский ученый Ревиль. Про анимизм он говорит: "Он порождает колдовство" *174. А сила колдуна есть не что иное, как сила действующая через него духа *175. Но дух не всегда находится в к лдуне; его обыкновенно требуется привлечь различными средствами, приводящими человека в экстаз. Здесь рождается первоначальный вид чар - вызывание духа. Сначала самое призывание духа только выражает желание вызывающего и лишь ускоряет нервное возбужд ние. Но потом вызывание изменяется в заклинание. Происходит перемена под влиянием опыта, показывающего, что дух непременно является по воле вызывающего его (т. е. личность впадает в экстаз) *176. Таково происхождение заклинания. При нем играло немалу роль и представление первобытного человека о слове. С раннего времени человека поражает сила слова. Бегущих воинов останавливает воодушевленное слово; оратор возбуждает толпу; слову начальника все повинуются. Мы здесь раскрываем действие различных причин. Но не то для дикаря. "Слово, в его глазах, было причиною непосредственной, сильною, в некотором роде механическою, обладающею самыми чудесными результатами" *177. Любопытное возражение против теории анимизма делает Леви-Брюль *178. Коренную ошибку анимистов он усматривает в том, что они, как аксиому, молчаливо признают тождество умственной деятельности культурного человека и - дикаря. По мнению анимистов, разу дикаря отличается от разума культурного человека примерно так, как разум ребенка - от разума взрослого, т.е. действует по одним и тем же логическим законам, но лишь больше допускает ошибок. Леви-Брюль старается доказать, что этот взгляд ошибочен. Душевные способности дикаря нельзя распределять по категориям: чувство, разум, воля. У дикаря все эти способности находятся в состоянии синкретизма. Благодаря тому, что представления дикаря всегда отличаются сильной эмоциональной окраской, и вся умстве ная деятельность примитивного человека приобретает совершенно своеобразный характер. Эта эмоциональная окраска создает то, что предметы и явления в сознании дикаря получают особый характер, для определения которого Леви-Брюль не находит более подходя его термина, как "мистический". Дикарь всегда находится под ощущением благотворного или зловредного воздействия окружающего мира. Он чувствует в предметах какую-то силу, которая исходит от них и действует на него и на другие предметы. Эта сила не может быть названа "душой", потому что у первобытного человека не выработалось еще представление о человекообразном духе, "душе". Удобнее всего ее назвать "мистической" силой. "Мистический" характер познавательной способности первобытного человека делает возможным существование особого логического закона "причастности" (loi de participation), который приблизительно определяется автором так: "Во всех представлениях примитивного ума, предметы, существа, явления могут быть, непонятным для нас образом, в одно и то же время ими самими и чем-нибудь другим. Не менее непонятным образом они испускают и получают силы, свойства, качества, мистические действия, которые обнаруживаются в них, не переставая быть там, где они находятся. Другими словами, для этог ума противоположность между единым и многими, одним и другим, и т.д. не влечет за собой необходимости утверждать один из членов, если отрицают другой, или наоборот" *179. Доказательства существования этого рода мышления автор ищет в кругу тех явлен й, которые обыкновенно относятся к области примитивной магии и колдовства. К сожалению, сами заговоры почти совершенно не затрагиваются...
Из английских работ, посвященных специально заговорам, мне попалась только одна статья М.Гастера. Она посвящена заговорам, к семье которых принадлежит известная молитва св. Сисиния. Автор высказывает и свои общие взгляды на заговоры. Он пишет: "Сила магической формулы, как хорошо известно, часто покоится на обряде, который сопровождает ее и часто имеет символический характер, но в большинстве случаев - на священных именах, которые заговор содержит" *180. "Сила приписывается таким именам потому, то имя вещи представляет невидимую, неизменную сущность всего существа" *181. "Простое имя иногда заменяется рассказом о действии, происшествии или повествованием о несчастном случае, подобном вновь приключившемуся, потому что повторение старого случ я и действительность старого опыта считается достаточным для произведения и теперь тех же самых результатов" *182. Изменяться заговоры, по его мнению, могут лишь в двух направлениях. Чара может от одного случая применения перенестись на другой. Соотв тственно этому произойдет подстановка новых имен в рассказе. Второй путь призывание (invоcation) изменяется в заклинание (conjuration) *183. Таким образом в полном заговоре должно ожидать: а) эпическую часть, б) симпатический или символический случ й, в) мистические имена. Где не достает какого-либо из этих элементов, там, значит, заговор уже сокращен, искажен *184. В дальнейшем мы увидим, что подобные выводы Гастер мог сделать только благодаря тому, что извлекал их из одного лишь вида заговоро , и что благодаря этому суждению его относительно состава заговоров, значения имен и эпической части далеко не соответствуют действительности.
Прежде чем перейти к труду Мансикка, остановлюсь еще на одной работе. В 1891 году вышла книга М. Удзели. Простому человеку, говорит автор, естественно обращаться к Богу с просьбой избавить его от болезни. Для посредничества в этом деле обращаются к лицам, слывущим за особо набожных, угодных Богу, просьбы которых были бы услышаны. А такими прежде всего являются жрецы, священники. Они и занимались лечением. "Так как это лечение состояло в благословении и произнесении некоторых слов, то, с течением ремени, им стали придавать целебную силу и в писаном виде. Место священника заняли избранные ведуны, которые заботливо хранили эти необыкновенные слова, оберегая их от излишней популяризации, чтобы они не утратили своей силы" *185. Так создались заго оры.
Г-ну Мансикка принадлежит последняя крупная работа в области русских заговоров *186. На первый взгляд кажется, что она клином вошла в литературу о заговорах, не считаясь с тою традицией, которая здесь господствовала. Действительно, мы видели, как рус кие ученые упорно всегда сосредотачивали свое внимание на том пункте заговора, где он перекрещивается с обрядом. Сначала бессознательно, а потом уже сознательно выдвигали они важность именно этого вопроса. Это течение привело к выставлению на первый лан формул-параллелизмов и даже объявлению их единственной первоначальной формулой заговоров (Зелинский). Но Мансикка заявляет, что параллелизм в заговоре ровно ничего не значит. Это просто стилистический прием, свойственный не одним только заговорам *186. И самому распространению его в заговоре, может быть, способствовало влияние апокрифических и церковных молитв, где он представляет также излюбленную форму. Это влияние тем более вероятно, что создателями и переписчиками заговоров были везде дух вные лица *186. Таким образом, он порывает с основной традицией русских ученых. Но тут же зато обнаруживается связь его с другой традицией. Мы видели, что на Западе в самом начале настоящего столетия появилась работа о заговорах, приписывающая громад ую роль в создании и распространении заговоров именно духовенству.
У нас подобное направление определилось в конце прошлого столетия. Исследования Веселовского, Соколова и других раскрывали не только роль духовенства, но еще и пути, какими заклинания из Византии проникли через южно-славянские земли ан Русь. Если мы при этом вспомним еще и метод исследования Веселовского и объяснения, данные им некоторым образам народной поэзии (алатырь, чудесное древо и т. п.), то все элементы, которые находим у ансикка, окажутся существовавшими и раньше. Разница только в осторожности пользования методом. Мансикка так энергично оттолкнулся от школы мифологов, что впал в противоположную крайность. Все, что мифологи считали языческим мифом, он объявил христиан ким символом. Мифологи утверждали, что христианские понятия постепенно проникали в языческие заговоры. Мансикка - наоборот: суеверие проникало в заговоры, первоначально чисто христианские.