"Когда малютка заговаривала таким образом лихорадку Сильвине, она молилась Богу, произнося те же слова, с какими обращалась к нему, заговаривая лихорадку брата: - Добрый Боже, сделай так, чтобы мое здоровье перешло из моего тела в это страдающее тело и, как милый Иисус Христос отдал свою жизнь, чтобы искупить души людей, так и ты возьми, если хочешь, мою жизнь и передай этому больному. Я охотно отдам ее тебе, только исцели его" 4.
Здесь, как и в предыдущем случае, последовавшее за произнесением этой формулы явление стало в связь с ней, как следствие с причиной. Но здесь уже налицо и другие элементы. Тут - представление о могучем Божестве, и самая формула имеет характер чистой олитвы. Отличается от нее только тем, что сопровождается уверенностью в непременном исполнении желания, выраженного именно этими словами. Формальная граница между заговором и молитвою здесь совершенно исчезает, и разграничение приходится искать в пси ологии произносящего формулу. Таких заговоров-молитв очень много. Церковная молитва часто обращается в заговор. И чем чаще практикуется в этом смысле, тем все более и более теряет свой первоначальный характер. Представление о воле Божества будет отхо ить постепенно на задний план, пока совершенно не исчезнет. А вся сила сосредоточится в одной формуле. Молитва девочки при своем зарождении - молитва. Но стоит ей только повториться несколько раз и она уже приблизится к заговору. А если перейдет от своей изобретательницы к другому лицу, то перед нами будет уже чистый заговор, потому что это лицо воспримет ее, как формулу с установившейся магической репутацией. Так мы пришли к молитвообразному виду заговоров. В данном случае молитва-заговор обращается к христианскому Богу. Но это не обязательная черта для молитвообразных заговоров. Мы видели, что с просьбою обращаются ге только к Богу, но также к месяцу, ве ру, воде, дереву и т.. Существенною чертою здесь является не представление о всемогущем божестве, а вообще вера в то, что существо, к которому обращается просьба, может исполнить ее и обязательно исполнит, если формула будет произнесена. Божество д я человека является тогда, когда он сознает свое ничтожество пред окружающими его таинственными духами и в бессилии преклонится пред ними. С этих пор человек умилостивляет их, молится им. Но он только с большим трудом может отвыкнуть от того панибрат кого отношения с ними, к какому привык еще в эпоху дорелигиозную, когда рассматривал их, как простых своих сожителей на земле. В минуту подавленного состояния духа он ублажает свое божество; но вот божество не угодило - и отношения совершенно меняютс . Только что смиренно молившийся начинает выказывать свою волю над тем, кому молился. Такое соединение религиозной психики с дорелигиозной в тех или иных формах переживает все человечество, и только сравнительно немногим удается через него перешагнуть . Яркой иллюстрацией служит религиозное состояние древних римлян и греков. Они поклонялись божествам, молили, чтили их; но они же и связывали их своими священными формулами и обрядами. Молитва у древних была "оружием, которое человек употреблял проти непостоянства своих богов", говорит Фюстель де Куланж 5. "За такой-то молитвой, составленной из таких-то слов, последовал результат, о котором просили; значит, несомненно, она была услышана богом, оказала влияние на него, была могущественна и более огущественна, чем он, потому что он не мог ей противиться" 6. "Но нельзя было в ней изменить ни одного слова, ни особенно ритма, которым она должна была петься, потому что тогда молитва потеряла бы свою силу, и боги остались бы свободными" 7. Тот же амый вид религиозного состояния отразили и заговоры-молитвы. Раз известная молитва прочитана, то результат уже обеспечен. Такое религиозное состояние можно назвать "мифологическим доверием". Название доверия получило религиозное состояние, при которо христианские представления мирно уживаются рядом с языческими. Аналогичное явление мы видим и здесь. Народы, создавшие стройные мифологические религиозные системы, сохранили и смешали в своих религиозных представлениях пережитки эпохи дорелигиозной, когда еще богов не было, а были мелкие духи, обладавшие не большею силою, чем сам человек.
Существование молитв-заговоров у христианских народов ни сколько не говорит о том, что лица, употребляющие их, считали Бога за существо не всемогущее, которое ожно ограничить в чем нибудь и принудить. Нет, здесь только простое сосуществование двух противоречащих друг другу идей. Это один из примеров тех противоречий, какими кишит вся человеческая природа. Более поздние и высокие религиозные представления м рно уживаются с остатками более раннего состояния. На этой-то почве "мифологического доверия" и возникает та форма заговоров, какую я называю молитвообразной. Это одна из позднейших ступеней заговора. Она также предполагает уже существующей веру в ма ическую силу слова. Но здесь можно найти соприкосновение и с другим элементом, сопровождающим слово и также имеющим магическую силу. Большое сходство заговоров-молитв с молитвами древних дает право искать в последних ответа на интересующий нас вопрос Запомним пока свидетельство Фюстель де Куланжа о том, что особенно надо заботиться о соблюдении ритма, каким должны петься священные формулы. Здесь мы наблюдаем, значит, уже присутствие новых элементов, носителей магической силы, которые в данном случае неразрывно связаны со словом. С этими элементами нам в последствии придется иметь дело, а пока я их оставлю и обращу внимание на другое обстоятельство. В молитве древних одной священной формулы было недостаточно: она сопровождалась еще обрядами, трого определенными до мельчайших подробностей и неизменными. Если, например, при жертвенной молитве упускался хоть один из бесчисленных обрядов, то и жертва теряла всякое значение 8.
Итак, древние священные формулы, обладая тою же магической силой, акую имеют современные заговоры-молитвы, однако нуждались для действительности своей силы кое в чем постороннем слову. В нераздельном могуществе слова появляется брешь. Ему приходится делить свою власть. Прежде всего займемся рассмотрением того, каку роль играло при слове действие. Начать надо с него, во-первых, потому, что оно самый серьезный соперник слова, а во-вторых, потому, что современное состояние заговора представляет более данных для выяснения роли именно этого элемента в чаровании нар ду со словом, чем других. Интересно было бы проследить, как устанавливалась взаимная связь между молитвою и обрядом, наблюдаемая в такой яркой форме у древних. Наверно бы при этом оказались интересные параллели с отношением тех же элементов в заговор . Укажу только на упоминавшуюся уже работу Фрэзера. В ней автор пытается установить происхождение некоторых древних религиозных культов из агрикультурных обрядов, а эти последние в свою очередь объясняет, как чары для обеспечения дождя и урожая. Он г ворит, что все эти весенние и купальские празднества "магические чары, имеющие целью произвести результат, который они драматически изображают" 9. Свою теорию автор подтверждает массою фактов. Подчеркиваю отмеченную им черту драматического изображе ия. С нею мы еще встретимся в заговорах. Насколько велика роль действий при заговорах, видно уже при самом беглом обзоре заговорной литературы.
Следует различать две формы соединения слова и действия. Одна, так сказать, неорганическая. В этом случае и из текста заговора не видно, почему он сопровождается определенным действием, ни из действия не видно, почему при нем именно эти слова, а не другие. Вторая форма связи органическая. Здесь действие и слово представляют как бы два параллельных ряда два способа выражения одной и той же мысли. Последняя форма и дала повод к определению заговора, данному Потебней. Придерживаясь плана перехода от видов заговора, где слово более свободно от примеси других элементов, к видам, в каких самостоятельнос ь его постепенно исчезает, следовало бы теперь рассмотреть заговоры с эпическим элементом. Хотя громадное большинство их утратило параллельное действие, но все-таки следы его часто видны еще в эпической части. Однако, лучше будет пока оставить эти заг воры в стороне, так как вопрос о том, действительно ли они сохранили указание на утерянное действие, является пока спорным. Поэтому я обойду эпические заговоры, а прийду прямо к параллелистическим формулам без эпической части. Эти заговоры, с одной с ороны, стоят в самой тесной связи с эпическими заговорами, а с другой, часто сохраняют при себе действие или же, если утрачивают, то следы прежнего существования его бесспорны. После же того, как будет установлено, что присутствие действия при загово е было некогда необходимым условием, вернусь к эпическим формулам и постараюсь показать, что и в них часто сохраняются следы забытого действия. Потебня, поясняя психологию возникновения заговора, приводит такой пример. Когда хочешь заговорить маток, тобы сидели, "найди приколень що коня припинають, и выйми его из землi и мов так: "як тое бидло було припъяте, немогло пiйти вiд того мiста нiгде, так би мои матки немогли вийти вiд пасiки, вiд мене Р. Б." 10. Здесь действие и слово выражают одну мысль. Потебня думает, что действие предназначено только выразить мысль более ярко. По его толкованию, в сущности опять сводится к тому же Wunsch, о котором говорил Крушевский. Сила заговора - в выражении желания. Действие играет только служебную роль, представляя из себя как бы более яркую иллюстрацию этого желания. Вряд ли это так.