7. там же, с.27.
8. См прежде всего следующие работы А.А.Потебни: Малорусская народная песня по списку ХVII в. Текст и примечания. Воронеж, 1877 и Из записок по теории словесности. Харьков, 1905.
9. А.А.Потебня. Малорусская народная песня по списку ХVII в. Текст и примечания. Воронеж, 1877. С.21-22.
10. Ф.Зелинский. О заговорах.М.,1897. С.19.
11. Потебня А.А. Малорусскамя народная песня. С.23.
12. Потебня А.А. Из записок по теории словесности. Харьков, 1905, С.619.
13. См.подробнее В.Петров Заговоры // Из истории русской советской фольклористики.Л.,1981. С.87.
14 Кагаров Е.В. Н.Познанский. заговоры.// РФВ.1917,N3-4,С.206-210.
15 Топоров В.Н. Об индоевропейской заговорной традиции// Исследования в области балто-славянской духовной культуры. Заговор.М.,1993, с.3.
17 Подробнее см. В.Г.Богораз-Тан. Чукчи. т.II. Л.,1939. С.39-40.
18 Великоруссие заклинания. Сборник Л.Майкова. СПб.,1994. Изд. подготовил А.К.Байбурин.
Предисловие
Предлагаемая вниманию читателей работа написана мною еще пять лет тому назад, когда я был студентом Петроградского Университета. В 1913 году рукопись, под заглавием "Опыт генетического исследования заговоров, как особого вида народного творчества", была передставлена в Академию наук на конкурс по соисканию премии имени М. Н. Ахматова и удостоилась малой премии.
В то время печатать свою работу я не предполагал, намериваясь продолжить изучение заговоров и подвергнуть более тщательному исследованию атронутые в работе вопросы. Но постепенно научные интересы мои уклонились в сторону от заговоров, и, не рассчитывая в скором времени вернуться к ним, я решаюсь теперь поделиться с читателями скромными результатами моих занятий. Работа печатается в том виде, в каком она представлялась на конкурс, если не считать некоторых фактических дополнений.Что касается некоторых недостатков чисто внешней стороны книги, то они объясняются исключительно тяжелыми условиями, в каких теперь ведется всякая типографская работа.
С чувством искренней признательности вспоминаю светлой памяти покойного Всеволода Федоровича Миллера и приношу живейшую благодарность Алексею Александровичу Шахматову, без нравственной поддержки которых настоящая работа едва ли увидела бы свет. Считаю своим долгом принести также глубокую благодарность Историко-Филологическому Факультету Петроградского Университета, давшему мне возможность напечатать свою работу в "Записках".
Н. П.
Введение
При изучении всякого явления неизбежны два момента: во-первых, надо определить явление, как таковое, без отношения к другим явлениям родственного порядка; во-вторых, определить место исследуемого явления в ряду этих родственных явлений. Пока нет ответа на второй вопрос, явление не может считаться изученным, потому что остается за бортом научной системы, объединяющей и объясняющей данный класс явлений. Для филолога, конечно, интересно изучение мертвого языка; но главная его цель - определить место и значение изучаемого языка в семье других сродных языков. Это и есть самый интересный момент в научной работе, потому что на этом пути самое ничтожное с первого взгляда явление может превратиться в глубокий философский вопрос. Точно такие же требования должен ставить себе и исследователь всяких других продуктов словесного творчества.
В данном случае дело идет о целом классе явлений: заговорах, заклинаниях, оберегах и т.д., как особом виде словесного творчества. В каком же положении находится исследование их с отмеченных выше точек зрения? Изучена ли сущность явления? Что такое "заговор"? Хотя уже немалое количество ученых пыталось разобраться в этом вопросе, но, к сожалению, приходится констатировать факт, что дело находится в самом печальном положении. Даже не определена еще та характерная черта, которая ставит границу между этим видом творчества и соседними. Если так дело обстоит с первым вопросом, то само собою понятно, что еще в худшем положении находится второй вопрос. Ведь, на него только тогда и можно ответить, когда решен первый.
Однако, давно уже было заявлено о праве заговоров на место в истории литературы. И место им дано. Мифологи заявили о правах заговора, они же сделали ему и очень почетный прием. Беда лишь в том, что не указали для него определенного места. Они нашли в заговорах богатый материал для своих фантастических построек в области мифологии; это и было причиной радушного приема. А вопрос о том, чем же заговор отличается от других видов народного творчества, их мало интересовал. Для них был важен не вид творчества, а его содержание, своеобразно истолковываемое. Естественно, что при такой постановке вопроса положение заговора было очень непрочно и должно было пошатнуться с крушением мифологической школы. Так оно и случилось. Правда, прав заговора на место в истории литературы никто не оспаривает, исследование их все разрастается, но места в истории литературы они фактически не имеют. В курс народной словесности историками механически вставляется несколько страничек о заговорах, да и то не всегда. И где их ни приклеил - все хорошо. Такое оттеснение заговора понятно само собой, раз внимание обращено не на форму, а на содержание. Ведь, содержание-то его почти всегда то же самое, что и в апокрифах, сказках, песнях и т.п., в видах народного творчества, более богатых и более доступных исследованию. А если дело обстоит так, то, действительно, заслуживает ли заговор того почетного места в истории словесности, о котором мечтали мифологи? Ведь, для истории литературы важно главным образом содержание литературных видов, то изменчивое, носителем чего они являются, художественно выраженные идеи и движение их *1. А заговоры с этой точки зрения представляют самый неблагодарный материал.
В них меньше, чем во всяком другом поэтическом виде, заметна смена идей и настроений. Такая неподвижность объясняется неизменностью самого объекта заговора. Если в наши дни заговор от крови служит выражением желания, чтобы кровь остановилась, то и тысячи лет назад он выражал то же самое желание. Изменилась лишь форма выражения. Таким образом, оказывается, здесь отношение между содержанием и формой как раз обратное тому, какое интересно для истории литературы. Только отдельным заговорам удалось избежать этой роковой судьбы. Использование же заговоров в том роде, как это делали мифологи, т.е. рассматривание их, как отголосков исчезнувшей мифологической системы, или же в духе Мансикка, перевернувшего теорию мифологов наизнанку, крайне рисковано.
Дело в том, что те фантастические образы, какие мифологи считали отражением мифа, а Мансикка - христианскими символами, могли возникнуть из самых реальных источников. Что в некоторых случаях дело обстояло именно так, это мы увидим в дальнейшем. Так могли явиться, напр., образы чудесной щуки, железного тына, булатного дуба и т.д. Оказывается, что и использование самого содержания заговоров в историко-литературных или каких-либо других целях рисковано, пока не исследованы причины появления в данной форме именно такого, а не другого содержания. Следовательно, при изучении заговоров, прежде всего приходится исследовать именно форму и ее развитие. А это более интересно для теории, чем для истории словесности. Таким образом, мы приходим к постановке первого вопроса. Надо исследовать заговор, как особый вид словесного творчества, рассмотреть его формы, проследить их развитие, определить их содержание и выяснить отношение к форме.
Отчасти этих вопросов касались два первоклассных русских ученых Потебня и Веселовский и последователи первого. Но они опять таки исследовали заговор не сам по себе, а как один из случаев проявления психологического параллелизма, мышления посредством сравнения; словом, они интересовались им постольку, поскольку замечали в нем сходство с другими видами народного творчества, а не разницу; обращали внимание не на оригинальные черты заговора, а на общие всей народной поэзии. Решению намеченных сейчас вопросов я и посвятил эту работу. Невозможно в достаточной мере использовать западно-европейские заговоры была причиной того, что некоторые положения могут показаться слабо аргументированными.
Однако, для меня ручательством в правильности избранного пути исследования и теории, явившейся результатом его, служит то обстоятельство, что даже в том несовершенном виде, в каком мне удалось представить развитие заговоров, они выступают уже с определенной, характерной физиономией, требующей и определенного места для себя среди других видов поэтического творчества, а, следовательно, является возможность ответа и на второй из поставленных выше двух кардинальных вопросов. Но это требует привлечения к делу нового материала и нового не менее кропотливого исследования. Поэтому я позволяю себе во введении лишь сделать краткое указание того направления, в котором должно искать ответа, на основании данных, уже добытых совершенною частью работы.