Прежде всего надо заметить, что эта редакция создалась благодаря взаимодействию нескольких других. В ней самой замечается шитое белыми нитками соединение двух редакций: первая краткая, до слов Петра, и вторая, пространная, начиная словами Петра. Далее это выяснится. А пока только укажу, что сличение первой части и конца второй говорит за такое предположение. Возьмем еще немецкую редакцию.
"Da Maria in den Garten trat,
Begegneten ihr drei Junger zart,
Der eine hiess Michael,
Der andere hiess Gabriel,
Der dritte Daniel.
Daniel fing an zu lachen.
Maria sprach: was lachst du?
Daniel sprach: ich sehe in der Rihnacht einer
Dieb daher gehen,
Der will dir dein liebe vertrautes Kindlein stehlen
Maria srpach: das wurde nicht sein gut,
Der mir das stehlen thut,
Der muss gebunden sein
Petrus bind, Petrus bind
Petrus sprach: ich habe gebunden
Mit eisernen Banden
Mit Gottes Handen
Das der Dieb muss stille stehen,
Stehen wie ein Stock,
Stehen wie ein Bock,
Stehen wie ein Stein,
Und zahlen alle Tropflein,
Die in dem Meere sein,
Und zahlen alle Sternlein,
Die am Himmel sein,
Und zahlen alle Kindlein,
Die nach Christi Geburt in der Welt gebohren seyn.
Das gebiette ich dir, es sey Frau oder mann
Bis ich ihnen mit meinen Augen gesehen
Und mit meinen Zunge wieder loszahle.
Dass lege ich dir auf im Namen Gottes" 33.
Такие заговоры читают ночью, обходя вокруг того, что желают предохранить от воров. Посмотрим, из каких элементов создался заговор. Очевидно, что собствен но заговор вложен в уста Петра. Петр заклинает вора. Предшествующая сцена - это уже придаток. Хотя она очень часто встречается в заговорах, однако может и отсутствовать, а собственно заговорную формулу Петр может произносить и при других обстоятельствах. Следующая редакция представляется уже значительно упрощенной.
"Petrus ging aus zu besehen seinen Samen,
Unterdessen kammen
Die Diebe und stohlen siene kleinen Kinder.
Da sprach Petrus:
Du Dieb sollst stehen wie ein Stock
Und sehen wie ein Bock..." 34.
Здесь уже суть заговора совершенно ясна. Она заключается в формуле, выражающей пожелание, чтобы вор стал, как палка, и смотрел, как козел. Как возникла такая формула? Предполагает ли она обряд, или сравнение происходит с явлением данным? Мне кажется, что формула родилась из обряда. Есть такой рецепт:
C. M. H. Rex
F H E X.
X. X.
X.
"Вышеприведенные знаки пишутся на записке, защемливаются в палку и потом втыкаются в землю так, чтобы земля ее прикрыла. Совершается это утром, до восхода солнца. Это верное средство довести столбняк на того, кто хочет украсть что-нибудь" 35. Объяснить значение абракадабры невозможно. Но, бесспорно, она - позднейший привесок к обряду втыкания палки. В то время как, упоминание палки сохранилось почти во всех вариантах, абракадабра не оказала на них никакого влияния. В латышских заговорах находим полное подтверждение независимости разбираемого мотива от обряда. Здесь известны заговоры от воров и в виде только что приведенных, но есть и более короткие формулы, связанные с обрядом. "Если хочешь, чтобы дух умершего держал вора, то смеряй покойника и отрежь палку, длиной в его рост. Затем, после заката солнца, обойди кругом своего имущества или поля и тащи позади себя упомянутую палку. Дошедши до того места, с которого начал обход, воткни палку в землю приговари ая: кто здесь будет воровать, пусть останется на месте, как эта палка покойника!" "Чтобы отпустить вора, надо вытащить палку, ударить вора палкой по ляшкам и сказать: Уходи злодей" 36
В чем смысл такого обряда? Обряд в данном случае уже несколько затемнился. Палка обладала магической силой потому, что она раньше приходила в более тесное соприкосновение с покойником. Это объясняют русские чары на воров. Чтобы вор не вышел из круга, сделанного около чего-нибудь, должно взять из савана нитку и смер ть ею длину мертвеца; обойти три раза около дома, кладовой и т. д., потом нитку обернуть около палки, которую воткнуть в середине обойденного пространства, и сказать следующее: "Как сей мертвец, раб Божий (и. р.), не встает и не выходит из могилы, та бы сей заблужденный раб не вышел из сего круга" 37. Палку обматывали ниткой из савана. Очевидно, мы имеем дело с изобразительной чарой. Палка изображала вора, нитка - саван. В эстонском пастушьем обереге палка, с надетой на нее шапкой пастуха, изобр жает самого пастуха 38. Вор спутан саваном; он как бы уже покойник. Ведь вещь, взятая от покойника, способна передать человеку качество покойника, его неподвижность. К заимствованию от покойника нечувствительности и неподвижности очень часто прибегаю в колдовской и знахарской практике. Пользуются этим и латыши. "Чтобы привязать вора к себе или к возу, возьми шнурок, прикинь его ко всем членам покойника и в конце каждого члена завяжи на шнурке по узлу. Такой шнурок имей постоянно при себе или на возу... Как только вор прикоснется рукой к тебе или к возу, он тотчас окоченеет"... 39. Такая чара не сопровождается заговором. Она передает вору свойство покойника и как будто бы обладает избирательным элементом: узлы над членами покойника изображают связывание членов вора. Но есть избирательные чары на воров более яркие. Чтобы остановить вора, надо спутать ножки стола чем-нибудь, имеющим отношение к украденному. Заговор тоже не требуется при этом. Но иногда появляется и заговор. Так, если украдена лошадь, и хотят задержать и вернуть вора, опутывают ножки стола поводьями и приговаривают: "Вяжи, вяжи вора, пусть он приедет назад на лошади" 40 Таким образом, оказывается, что в эпических заговорах от воров не только формула, говорящая о стоянии вора, но и формула, говорящая о связывании фора, обыкновенно влагающаяся в уста Марии, имеют своей основой обряд. Весь же эпический элемент - продукт , очевидно, позднейший и явился в результате стремления оправдать священным авторитетом магический обряд. Собственно, как мы видели, в основе было два магических приема: связывание вора и обращение его как-бы в покойника. Из этих двух обрядов родилис два мотива: "вяжи, вяжи вора" и " стань вор, как палка". В дальнейшем развитии оба эти мотива слились в одном эпическом сюжете. Выше был приведен краткий эпический немецкий заговор, в котором оказывается налицо лишь один второй мотив. Это заставляет предполагать существование самостоятельной эпической обработки этого мотива. Эпического заговора с одним мотивом вязания вора мне не попадалось. Возможно, что этот мотив и не получил самостоятельной эпической обработки, а прямо примкнул к зародившейс эпической части мотива стояния вора. Существующие сейчас эпические формулы и являются продуктом взаимодействия двух этих мотивов. Если мы теперь оглянемся назад, то увидим, что чары на воров пережили все ступени развития, какие проходит заговор. Внизу симпатическое средство; вверху - эпический заговор с отмершим обрядом и вложенной в уста святых главной заклинательной формулой . И слово и обряд получили священное оправдание. После этого момента в заговорах обыкновенно замечается процесс не созидательного, а разрушительного характера. О начавшемся разрушении эпического заговора ясно говорит французская редакция его; стоит т лько сравнить ее с приведенной следом немецкой, чтобы убедиться в этом. Еще несколько слов о развитии основных формул заговоров о воров, независимо от эпической части. Формула стояния вора развилась из обряда, в котором употреблялась палочка или палка. Формула первоначально производила сравнение именно с палкой. Но, когда отмер обряд, образ палки стал разрастаться. Вместо палки появляется чурбан, дерево 41, столб 42 и даже скала 43. Такая эволюция образа явилась в результате применения приема, часто практикующегося в заговорах, приема - симпатической гиперболы. Знахарь, желая как можно ярче выразить на словах желанное явление, начинает первичный обыденный образ, навеянный обрядом, делает все грандиознее и грандиознее, часто переходя при этом границы всякого вероятия.
Второй мотив - вязание вора - также подвергся влиянию этого приема. Орудие связывания становится все сильнее и сильнее. Латышские заговоры знают еще связывание вора лыковой веревкой 44. Но рядом появляется уже и цепь. Польский заговор уже связывает вора веревкой, цепью и словом Божьим 45. В немецких и французских заговорах про веревку уже и помину нет: вора вяжут цепями и рукою Божией. Наконец, появляются такие заговоры, где стараются осмыслить, соответственно новому миросозерцанию, старый образ, возникший из обряда. С исчезновением из об яда орудий связывания, потеряло свой смысл и упоминание этих вещей в заговоре. И вот цепи начинают толковать символически. Вот **саксонский заговор: "Dieb, ich binde dich mit drei Ketten; die erste ist Cottes Wort, das er uns gab auf dem Sinai; die zweite ist Christi Blut, das er vergoss auf Golgatha; die dritte ist der grune Rit (Fieber), das dich schutteln soll, wenn du hercommst..." 46. Приведенный пример наглядно показывает несостоятельность теории, которую предлагает Мансикка. Оказывается, что даже там, где мы бесспорно имеем дело с символами, символы эти явление не изначальное, а позднейшее.
Только что рассмотренные заговорные формулы отразили на себе длинный путь истории человеческого сознания. Обряды зародились еще на почве анимистического мировоззрения, а формулы, в последней стадии своего развития, говорят о преклонении пред всемогущим христианским Божеством. В конце концов, оказывается даже, что христианизованный заговор сам по себе не достаточен. Для действительности его надо отслужить мессу св. Петру 47. Мотив убывающего счета возник, вероятнее всего, при лечении бородавок. Потом он распространился на лечение ячменя, червей, зубной боли и некоторых других болезней. Вот приемы симпатического лечения бородавок. Завязывают узлы на нитке по числу бородав к и забрасывают ее *48. Бросают в печку столько горошин, сколько бородавок *49. Касаются каждой бородавки гороховым зерном и потом бросают зерна в печь *50. Смысл такого действия сам собой понятен. Так же лечат и ячмень. Трут ячмень ячменным зерном и бросают зерно в чужой колодец *51. На этой почве и возник мотив убывающего счета. Первоначально слово шло параллельно действию. При лечении бородавок счет должен был необходимо появиться. Ведь требовалось соответствие между числом бородавок и числом у лов или зерен. Когда же это средство распространилось на лечение и других болезней, где число не определялось само собой естественным образом, то число стало определяться иначе.