**Unser Herr Christus ging uber das Land, Er hatte eine rote Rose in der Hand... *81.
За Христом по той же ассоциации могла явиться Богородица. Может быть даже, что она была привлечена первой. За богородицей - drei Jungfern:
**Es gingen drei Jungfern uber Berg und Thal, Sie pfluckten alle die Ros' *82.
Но здесь необходимо должно было произойти соприкосновение с другой серией заговоров, очень похожих по основному мотиву на заговоры от рожи. Я имею в виду заговоры от глазных болезней. Сходство мотивов, вероятно, объясняется сходством применявшихся приемов лечения. А это в свою очередь имеет причиной, надо полагать, то, что, как в первом случае воплощение болезни видели в цветке, так и во втором - в цветке "курослепе". Я не знаю, приписывают ли немцы этому цветку то же свойство, какое и русские. Но в заговорах от глазной боли также говорится о срывании каких-то трав и цветов.
**Es gingen drei Jungfer im Walde:
Die eine pfluckt das Laub ab,
Die andre pfluckt das Gras ab,
Die dritte pfluckt das Mal vom Auge *83.
В результате взаимодействия этих двух мотивов получились заговоры от рожи в роде следующего:
**Es gingen drei Jungfern den Steig entlang,
Die eine pfluckt Laub,
Die andre pfluckt: Gras,
Die dritte bricht all die Rosen *84.
Кроме смешения с заговорами от глазной боли, мотив розы имел влияние и на заговоры от антонова огня. В этих последних заговорах доминируют два мотива: мотив руки мертвеца и мотив головни. Выше приведен был заговор, рассказывающий о том, как Христос нашел розу. А вот заговор против антонова огня:
**Unser Herr Christus ging uber Berg und Sand und Land, Was find er? Eine kalte Manns-Todtenhand:
Damit still ich den kalten Brand *85.
Оба заговора по конструкции совершенно тождественны; подставлено только название другой болезни, а соответственно ей является новое и средство. По этому образцу составлен длинный ряд заговоров от "огня". Сначала говорится о каком-нибудь предмете, а к нчается неизменным damit still ich den Brand. Эта характерная фраза, как будто бы, органически связана с заговорами от антонова огня и постоянно в них встречается. Мертвая рука, упоминающаяся в этих заговорах, на самом деле употреблялась. Выше мы вид ли подобные способы утилизации покойника. Мертвая рука холодна; в ней нет огня. Надо, чтобы и больное место было холодно и не горело. И вот мертвую руку приводят в соприкосновение с больным местом. Действие это теперь уже совершенно забылось. Но, что оно существовало когда-то, на это указывают приписки после двух заговоров: "Если можно, при этом берут руку умершего мужчины, в противном случае обходятся и без этого" *86. Эта заметка сохранилась, очевидно, от того времени, когда формула, сопровождавшая лечение мертвой рукой, стала рассматриваться, как самостоятельная сила, независимая от обряда. Вспомним щучий зуб. В чем приблизительно состояло действие, мы видим из другой приписки. Но в ней уже говорится не о руке, а о потухшей головне. Лечени потухшей головней мы уже видели у русских (стр. 122). Привлечена она к делу по такой ассоциации: головня горела и потухла; желательно, чтобы потух "огонь" и у больного. И вот является такой рецепт: взять потухшую головню и обвести ею больное место * 87. Очевидно, что так же лечили и мертвой рукой. Когда же стали считать наличность мертвой руки не необходимой, то лекарь стал просто только упоминать ее
: **Ich ging uber Land und Sand,
Da fand ich eine Todtenhand:
Damit stille ich den Brand *88.
Потом уже место лекаря заступил Христос. Между мотивами розы и мертвой руки произошло взаимодействие. Когда же забылся даже и смысл употреблявшегося раньше обряда, то утратилось представление о том, почему в заговорах употребляется мертвая рука. Стал упоминаться просто рука.
**Ich ging uber ein Land,
Da fand ich eine Hand:
Damit stille ich den Brand *89.
Теперь уже рука будет держаться в тексте только потому, что ее прикрепляет рифма к постоянному в заговоре слову Brand (Hand). Вследствие этого изменение текста пойдет еще дальше, лишь бы сохранялась рифма. Получаются такие, напр., формулы:
**Christus hielt uff siene Handt,
Damit stille ick Fuer und Brandt *90.
Unser Heiland Jesus Christus zient uber das gazne Land
Mit seiner Hand,
Damit still ich den Brand *91.
В результате осмысления подобных формул появились новые, в таком роде:
**Mit dieser Gottes Hand
Still ich den kalten Brand
Ut din Hand (Kopp, Foot etc.) *92.
Такова судьба мотива мертвой руки. Лечение головней также отразилось в заговорах, но не в таких широких размерах. Мазурский заговор от рожи:
Jezus szeld ogrodem koprowym z reku i mowiclass="underline" Nie bedziesz wiecej ogniem pustoszyla *93.
**Maria ging uber Land,
Einen Brand *94 trug sie in der Hand... *95.
Иногда такие заговоры принимают и более пространную формулировку. Таков, например, заговор, рассказывающий, как Мария нашла и благословила Бранд *96. Часто наблюдаемое в немецких заговорах стремление к символическому толкованию образов, порожденных з бытым обрядом, отразилось на этом мотиве. Вот как начинается, напр., один заговор:
Der Herr Jesu Christ ging durch einen grunen Wald,
da begegnet ihm ein brennender Brand,
(das war Gott der Vater genannt)... *97.
Латышские заговоры также знают головню. "Святая баба стоит у этого красного огонька, горящая головешка под мышкою, липовый веник в руках..." *98. В отличие от немецких заговоров в латышских обыкновенно появляется существо не с головешкой, а с веником "Мать огня, девица в золотой курточке, медная метла в руке" *99. Образ существа, заметающего огонь, специально латышский. У латышей сохранился и соответствующий ему обряд. Вечером надо заметать огонь пеплом и ставить на нем крест *100. А заговор гово ит: "Три бабы сидят у огня: у всех веники в руках; когда огонь выгорает, они его заметают..." *101. Обращу внимание еще на одно обстоятельство. Как видно из приведенных формул, со словом Brand наряду с Hand и Land рифмуется еще Sand. Мне кажется, это слово привлечено в заговор не одною только рифмой. Это, вероятно, отголосок нового мотива, до нас н дошедшего в чистом виде. Обжог иногда присыпают землей. А у Майкова мы находим заговор: "Где был огонь, будь песок (вар. камень)" *102. Прикладывают глину к воспаленному месту *103.
Переходя теперь от немецких заговоров на русскую почву, мы сталкиваемся с одним из самых загадочных образов народной поэзии. Огненная Мария (красная девица) встречается не только в русском, но и в сербском и болгарском фольклоре. Откуда явился этот образ, до сих пор не разъяснено. А. Н. Веселовский, отмечая приурочение некоторых празднеств в честь Марии Девы к одному време и с празднованием Ильи, приходит к предположению, что "эпитет "огненной" Марии у сербов и болгар можно бы объяснить из отражения Ильи-громовника" *104. Мансикка, оспаривая это предположение, видит источник образа огненной Марии в иконографии. Придержи аясь строго своего символического метода объяснения, он и в этом образе видит символ. Византийская иконография представляет Богородицу, как Купину Неопалимую, как сосуд с огнем. Вот откуда, по его мнению, взят образ огненной Марии *105. Не имея возможности проследить здесь все случаи, где появляется этот образ, я ограничиваюсь только сферою заговоров и попытаюсь поискать, нет ли тут каких-либо указаний на процесс создания образа огненной Марии. Конечно, полученные выводы я и не буду распространять за пределы заговоров.
Прежде всего обращаю внимание на то, что выражение "огненная Мария" в заговорах не встречается. Я этот термин взял лишь потому, что раньше им пользовались Веселовский и Мансикка, и последний подвел под него как раз те явления, о которых я сейчас наме ен говорить. В заговорах упоминаются просто "огненные девицы" *74 и подобные им образы, без названия имен, или упоминается Богородица, Неопалимая Купина *75, но без эпитета "огненная". Под понятие "огненной Марии" Мансикка подвел образы, не носящие этого имени, а только напоминающие его. После этого замечания начнем сопоставление данных. Прежде всего оказывается, что при лечении "вогнику", "огнища" у русских употребляется аналогичное средство с немецким. Немцы обводят больное место головешкой, ру ские "кружка вогника первым угарочком з лучины" *76. Поэтому и заговорные мотивы, связанные с этими обрядами, должны быть сходны. И действительно, сходство находится. В немецких заговорах появляется Мария с головешкой: ею она унимает "огонь" *77. В русских заговорах есть нечто подобное. Так, в одном заговоре читаем: "На острове на Буяне сидит баба на камне, у бабы три дочери: первая с огнем, вторая с полымем, третья руду заговаривает и ломоту..." *78. Заговор этот читается от крови, а не от "огня . Но атрибуты дочерей показывают, что они попали сюда из другого мотива. Три дочери очень напоминают латышских трех баб у огня, или бабу с головешкой под мышкою. В русских заговорах 3 девы чаще всего приурочиваются к заговорам от крови; но иногда бол ше им в этих заговорах не приписывается огонь. В данном случае, очевидно, произошло слияние двух заговоров. Один заговор был от крови, и в нем, как и в других заговорах от крови, говорилось о трех девах. Другой же заговор, от "огня" или какой-нибудь ходной болезни, говорил о бабе с огнем, с полымем. Когда произошло слияние, то 3 девы были обращены в 3 дочерей бабы, и ее атрибуты перешли на них. Немецким заговором с Богородицей, несущей огонь, соответствует русский заговор от сибирки с таким обра ением: "Неопалимая Купина, Пресвятая Богородица, не пали ты своим пламям, Господним Духом; укрой, утеши от огня и от пламя..." *79. Навеяно ли такое обращение к Богородице иконографическими впечатлениями или чем другим, не знаю. Для меня важно сейчас только отметить, почему именно потребовалось введение в заговоры такого образа. Очевидно, и на русской почве было то стремление, какое наблюдалось в немецких заговорах: смысл и целесообразность лечения головней (огарком) хотели подкрепить божественны авторитетом, преданием. Поэтому, как в немецких заговорах у Богородицы оказывается в руках Brand, так и в русских появляются девы с огнем - с полымем. Как в немецких заговорах Богородица унимает "огонь", так и в русском к ней обращаются с просьбой не жечь "своим пламям". Однако такой ясной разработки этого сюжета, как у немцев, в русских заговорах не имеется. Возможно, что требующиеся редакции просто утрачены. Но возможно, что они и не развились настоящим образом. А произойти это могло по той причине, что развитие мотива, происшедшего из однородного с немецким обряда, пошло в ином направлении, чем у немцев.