По его мнению, это непонятная и искаженная мерзебурская формула. Мне кажется, что Эберман ошибся. Приведенный здесь заговор, по моему, отнюдь не является искажением мерзебургской формулы. Напротив, он дает ключ к пониманию того пути, каким создалась ама мерзебургская формула. Мне кажется, Эберман потому счел ее искажением, что он неправильно понял, о каких тут жилах и костях идет речь. Когда читаешь мерзебургский заговор, там это кажется вполне понятным. Когда там говорится: "кость к кости, жила к жиле", то естественно, что представляешь себе дело так: при свихе кости и жилы разошлись, и вот их теперь составляют - кость к кости, жила к жиле. Когда подобное понимание приложишь к немецкому четверостишью, тог действительно получается бессмыслиц . Но дело обстоит несколько иначе. Сопоставим несколько данных, имеющих отношение к разбираемому мотиву. К сожалению, мне удалось найти их очень немного. Начнем с четверостишья. Чем оно отличается от мерзебургской формулы? Главным образом тем, что в его вставлено слово Streich'.Для Эбермана это слово спутало всю формулу. Мне, напротив, дает ключ к ее пониманию. оно важно тем, что дает указание на действие. Правда, действие как будто бессмысленное. Но оно бессмысленно только при том представлении о формуле, какое у нас создалось благодаря мерзебургскому заговору. Допустим, что раньше мы не знали той формулировки. Допустим, что мы прямо встретились с немецким четверостишием. Было бы тогда для нас трение жилы о жилу и т. д. бессмысленным? Нет, но было бы только непонятно. Мы бы спросили: какую жилу трут о какую, какую кость о какую? Вот и постараемся разрешить этот вопрос. Есть заговор от свиха *127, читая который, знахарь должен сложить пальцы рук, вложивши одни между другими, и держать и таким образом на больном месте. В заговоре говорится: "кость к кости прилагается, кровь к крови приливает..." Что при этом обряде получается? А получается то, что мясо ложится к мясу, сустав к суставу и т. д. В Германии знахарка лечит заочно перелом ноги. Для этого, она связывает вместе две ножки скамейки *128. Во Франции знахарь, когда лечит от свиха, прикладывает свою голую ногу к ноге больного, говоря: ante, ante, super ante, antete *129. Или делает крест большим пальцем ноги *130. Бессмыслен ая фраза - абракадабра - применяется в самых разнообразных случаях и специального отношения к свиху не имеет. Но прикосновение здоровой ноги знахаря к больной имеет важное значение. В этом именно действии и заключается лечение. Мы пришли к хорошо изв стному симпатическому приему лечения. Перед нами обряд, передающий желательное свойство от предмета, обладающего им, предмету нуждающемуся. Желательно, чтобы в свихнутой ноге кость и жилы стали на свое место, и вот знахарь прикладывает к ней свою здо овую ногу, в какой все члены на месте. Точно так же, мы видели, холодную мертвую руку прикладывают к воспаленной. Когда корова лишится молока, то, чтобы вернуть его, дают кусок хлеба молочной корове, а когда она начнет его жевать, отнимают у нее и от ают больной. И больная корова будет так же хорошо доиться *131. От неплодия пьют молоко женщины, родившей первого ребенка *132. Медведь прикосновением лапы передает свою силу больному. Если подобная передача возможна, то тем более возможно исцеление вихнутой ноги прикосновением ноги знахаря. Целебная сила приписывается не только знахарю, но и всему, что так или иначе с ним связано, исходит от него *134. Поэтому и прикосновение здоровой его ноги к больной исцелит больную. Выше был приведен заочны способ лечения свиха. Теперь и он понятен. Связывая две ножки скамьи, знахарка изображает соединение двух ног, которого нельзя произвести за отсутствием пациента. Не указывает ли на предполагаемый прием лечения следующий, очень странный и, вероятно, сильно искаженный заговор: "Перелом к перелому, глаз к глазу, зуб к зубу, рука к руке, нога к ноге, жизнь к жизни" *135! Можно теперь ответить и на вопрос, про какие жилы и кости говорит немецкое четверостишие. Трется здоровый сустав о поврежденный. Применение формулы к лечению ран заставило упоминать еще и кровь. Теперь будто бы изуродованный заговор вполне понятен. К гда действие, трение здорового члена о поврежденный, забылось, то под костями и жилами стали подразумевать не члены разных лиц, а кости и жилы свихнутого члена. Эпическая часть - нарост позднейший. Проследить, как она развивалась из первоначальной фо мулы, нет никакой возможности. Очевидно, уже много более тысячелетия прошло с тех пор, как совершился этот процесс. Дошедшие до нас заговоры почти все эпические, но часто переродились уже до полной неузнаваемости. Только после сличения целого ряда заговоров иногда можно открыть, что такой-то заговор принадлежит к мерзебургскому мотиву. Особенно много таких редакций в сборнике Романова. Над русскими редакциями этого мотива можно произвести работу не менее интересную, чем сделал Эберман над западно европейскими. Но это не входит в мою задачу. Моя цель только указать возможный источник мотива. Мерзебургский заговор интересовал кроме Буслаева и других русских исследователей. Приведу мнение Зелинского. Он, не соглашаясь с Веселовским, высказавшим мысль, что рассказ о поездке богов, содержащийся в мерзебургском заговоре, воспроизводит какую-нибудь подробность из немецкой мифологии, говорит: "Предположим для простоты, что существовал рассказ о поездке богов в лес, но без дальнейших подробностей. Случилось человеку, знавшему этот рассказ, поехать самому, и конь его вывихнул ногу. Размышляя том, как бы пособить горю, человеку вспомнилась поездка в лес богов, и пришло в мысль: "Что, если бы у бога захромал конь? Конечно, боги заговорили бы вывих. Бальдер и другие боги, пожалуй, не заговорили бы, а Водан заговорил бы: и пришлась бы кость к кости, кровь к крови, сустав к суставу". Вот и готово явление для сравнения в заговоре, и мог бы получиться заговор: "Как Водан заговорил бы вывих и т. д. так я заговариваю", или в том виде, в каком известен на самом деле" *135. После всего вышеска анного такое объяснение происхождения мерзебургского мотива ни в коем случае принято быть не может. Кроме того "для простоты" Зелинский извратил самую форму мотива.
Как я уже говорил, форма пожелания, выраженного в сравнении, чужда мерзебургскому мот ву. Нельзя также согласиться и с тем, что в мерзебургском заговоре отразилась подробность немецкой мифологии. Напротив, эта подробность попала в мифологию только благодаря заговору. Относительно того, чем объясняется наличие одного и того же мотива у русских и немцев, вопрос, возбужденный Буслаевым, можно, мне кажется, пока только утверждать одно, что обряд, из какого развился мотив, существовал, как у тех, так и у других. Он существовал не только у русских и немцев, а и у других европейских наро ов. Древность самого мотива (Атарва-Веда) свидетельствует о еще более глубокой древности породившего его обряда. Вполне возможно, что он вынесен европейскими народами из общей их колыбели. Самый же мотив на почве общего обряда мог потом развиваться у различных народов вполне самостоятельно. У немцев он принял эпическую обработку еще в эпоху языческую. Потому у них в эпическую часть и попали языческие боги. У других эпическая часть могла появиться уже в эпоху христианства. Отсюда - Христос и святы .
Белорусские заговоры подсказывают возможность и другого объяснения мерзебургского мотива. В них идет иногда речь о каких-то костях. О костях говорит и следующий латышский заговор: "Слово Господне рекло мне: и я пошел. Я очутился на великом поле, где ежало много костей. Он меня спросил: видишь ли? Скажи этим костям: жилка к жилке, косточка к косточке, обтянитесь новою кожею, дыхание Господне наводит на вас жизнь" *136. Другими словами: Слово Господне повелело произнести мерзебургский заговор над остями. Белорусский заговор говорит, что Христос какие-то "суставки-суколенки ломав и гэтому рабу прикладав" *137. "Шов Господзь по широкой дорози, по вяликих лясах, по зяленых лугах, косточки-суставки собирав, рабу от зьвиху помочи давав" *138. Над костями что-то проделывается. Христос, мы видели, прикладывает их к больному. "Ходзила прачистая и с святымы апостоламы по горах, по полях, по межах, косточки збирала и у кучу складала, и больша до большия, и меньша до меньшия - и складзицеся, и срось ицеся у раба божаго"...*139. А вот и более осмысленное действие: "пресвятая Палея косточки-суставочки собирала, пресвятой Бугуродзицы на престол выкладала. Пресвятая Бугуродзица суставы брала, сустав у сустав уставляла... скорбь и болезнь поживляла" 140. Очевидно, мы имеем указание на изобразительную чару. Вкладывание сустава в сустав изображало вправление вывихнутого члена. Эберман, исследуя мотив, названный им Jordan-Segen, приводит в числе его различных редакций и вариант следующий:**Christus ging mit Petrus uber den Jordan, und stach einen Stab in den Jordan, sagte: Stehe, wie der Wald und Mauer *141. В морфологии был приведен образец Jordan-Segen. Если вглядеться как следует, то оказывается, что настоящий заговор от крови с мотивом Jordan-Segen связывает одно только имя Jordan. Эберман и считает его сильным искажением мотива. Мне же кажется неправильным считать этот заговор искажением мотива Jordan-Segen. Напротив, если глянуть на него с нашей точки зрения, он представляет довольно хорошо сохранившийся вполне самостоятельный мотив. Это один из очень редких случаев, отразивших в одной сжатой фо муле все стадии развития. Во-первых, в эпической части сохранилось указание на чары действием: втыкание в воду прута. Во-вторых, сила обряда оправдана авторитетом предания: его совершает Христос. В-третьих, сохранилась память о первоначальной формуле в выражении stehe, wie der Wald und Mauer. В-четвертых, развитие эпической части. В-пятых, сила слова оправдана преданием: основную формулу произносит Христос. Такая целостность только подтверждает, что заговор не искажен, а, напротив, представляет нечто органически развившееся. Из чего развивался этот организм, дает повод предполагать упоминаемое в нем втыкание в воду прута. В Польше, если хотят удержать (остановить) у кого-нибудь мочу, то берут березовый прут и вбивают его в дно источника. На пруте делают нарезы. Сколько нарезов - столько дней не будет мочи *142. Полная аналогия с обрядом, описанным в заговоре Эбермана. Только заговор применяется для останавливания крови, а обряд - для останавливания мочи. Можно было бы предположить, что заговор, развившийся из обряда останавливания мочи, после того, как оторвался от обряда, перешел в круг заговоров от крови. Такие явления не редки. И мы уже с ними встречались при разборе предыдущих мотивов. Но мне кажется, что едва ли дело обстояло так. Вернее предположить, что сходный обряд применялся и для останавливания крови. На это есть намеки. В Германии в самом деле палка или ветка употребляется при останавливании крови *143. Есть даже такой рецепт: трижды касаются раны ивовым прутом и бро ают его в проточную воду *144. Кажется, что это искомый обряд в процессе отмирания. Указание на присутствие при останавливании крови палки встречаются и в русских заговорах. "Ехала баба по рики, держала палку в руки, палкой помахивала, крофь заговари ала. Веки по веки, отныни довеки. Аминь" *145. Есть даже указание на какое-то резание прута: "...стоит прут, этот прут я резала. Кора как не отставает, так бы у р. б..." *146. В судебнике Казимира IV сохранился заговор от крови. При совершении его ре омендуется взять на пути "деревцо", омочить его в крови и писать на "чале" (челе?) таинственные слова; потом уже произносить заговор *147. Обратим внимание еще на то обстоятельство, что в русских заговорах от крови часто говорится о Богородице, Христ или святом, идущем с тростью, с палкой, жезлом, копьем. "Шел Господь с небес с вострым копьем, ручьи протоки запирает, руду унимает" *148. Очевидно, он протоки запирает, втыкая в них копье. Стояние копья или прута означало стояние воды и крови или м чи. Мария с жезлом (Stab) встречается и в западно европейских заговорах *149. Приведенные здесь русские и немецкий заговоры я считаю родственными между собою. Они вовсе не искажение мотива Jordan-Segen. Я даже склонен предполагать, что самый-то мотив Jordan-Segen развился из этого последнего мотива. Однако сейчас проследить это перерождение не могу. Предложенное объяснение разбираемого мотива находит подтверждение в латышской знахарской практике. Там, чтобы остановить кровавый понос, втыкают в кровавое извержение осиновые прутики *150. Очевидно, это запирание кровавого потока. Еще яснее смысл другого обряда. Чтобы остановить кровь, надо вынуть из земли кол, пустить туда несколько капель крови и опять воткнуть кол *151. На почве подобного обряда и мог возникнуть образ святого с палкой, запирающего (кровавые) потоки. Интересен рецепт, какой дает один заговор: "Литовец едет по морю, позади его бочка. Выдерни втулку, вколоти втулку, срежь втулку: ни капельки больше не потечет" *152. В латышск х заговорах от крови очень распространено поминание какой-то металлической запруды: стальной крест, железный меч, чаще железная платина *153. Мне кажется, эти образы попали в заговор потому, что существовал и кое-где еще существует прием останавливан я крови прикладыванием к ране металлического предмета. Прикладывают, напр., монету *154. Очевидно, этим желают поставить "железную платину" для потока. Под влиянием таких обрядов могли возникать в заговорах выражения в роде "да будет твердо, как желе о, как сталь" *155 и т. д. "Маленькая, маленькая быстрая речка железом и сталью запружена" *156. В сборнике заговоров XVII века приводится такой рецепт от ран: "Аще будет медь или железа и ты держи больное место треми персты"... *157. Железо и медь - симпатические средства от крови. От этих предметов отвлекаются симпатические эпитеты, которые мо ут обращаться и в сквозные. "В железной ступе сидит железная баба" и т. д. *158. Совместное существование двух способов останавливания крови не могло, конечно, не отразиться на смешении мотивов сопровождающих их заговоров. Смешение мотивов могло произойти тем легче, что самые симпатические предметы могли близко соприкасаться. С о ной стороны, для останавливания крови применяется палка, с другой - железо, сталь. Жезл с железным наконечником, копье вполне удовлетворяют тому и другому приему. Благодаря этому скрещиванию, мне кажется, и могли появиться в заговорах образы Богороди ы с жезлом, Христа с копьем и т. п.Любопытно отметить, что в былине Добрыня Никитич, произнося заговор против змеиной крови, пользуется копьем: Бьет копьем о сыру землю, Сам к копью приговаривает: Расступись-ко, матушка сыра-земля, На четыре расступися на четверти, Пожри-ко всю кровь змеиную!... *159.