Обратимся еще к вопросу о ритме и рифме заговоров. Действительно ли они свидетельствуют о первичной песенной форме, как утверждал Афанасьев *432, а за ним и другие мифологи. Для них это было лишним подтверждением происхождения заговоров из древних ги нов. Не так определенно высказывается по этому вопросу А. Веселовский. "Основная форма заговора была", говорит он, "двучленная, стихотворная или смешанная с прозаическими партиями" *433. Но уже Крушевский заметил, что рифма не только явление позднейш е, но и разрушающе действующее на заговоры *434. Это мнение поддержал и Зелинский. Он говорит, что метр и рифма позднейшее явление, относящееся к той эпохе, когда потребовалась точность сохранения заговоров. В это время в заговорах начали вырабатыват ся общие места, шаблоны. Рифма даже искажала смысл заговора *435. Выше мы видели, что и Эберман также отмечал разрушительную роль рифмы (стр. 44). Для Зелинского заговоры стихотворные явление позднейшее. "То обстоятельство, что некоторые из первых охраняют иногда черты более древних воззрений, нам кажется, не может служить доказательством вообще большей древности стихотворных заговоров чаровнических песен" *436. Кто же прав? Какие заговоры древнее стихотворные или прозаические? Мне кажется что общий недостаток всех приведенных сейчас мнений заключается в их невнимании к различным видам заговоров. Упомянутые исследователи произносят приговоры враз над всеми разнообразными заговорами. Однако дело обстоит не так просто. Для всех разбирав ихся в этой главе заговоров и для подобных им мнение Зелинского справедливо. Мы видели, что на первоначальных ступенях их фармации не может быть и речи о песенной форме. Здесь, бесспорно, ритм и рифма - явления позднейшие. Заговоры в устной передаче ак бы "сговорились" в стихотворную форму так же, как "сговариваются" в нее и сказки. "Жил дед да баба. Была у них курочка ряба" и т. д. Едва ли можно утверждать, что это отголосок первичной песенной формы сказки. Так же нельзя утверждать, что стихотв рная редакция заговора - сна Богородицы древнее прозаической. Однако нельзя обобщать мнение о первичности прозаической формы. Дело в том, что на самом деле существовали и существуют "чаровнические песни", а древность их не только уступает древности п озаических заговоров, но, может быть, и превосходит ее. Ритм и рифма чаровнических песен совершенно иного происхождения, чем в разобранных выше заговорах. Там они сопутствуют заклинанию с первого момента его появления, как увидим из следующей главы.
Глава V. Песенные заклинания.
Теперь обратим внимание на другую сторону заговоров. Как они исполнялись? Наши названия - "заговор", "наговор", "шептание", немецкие Bespechung, pispern указывают на то, что заговоры именно говорились, шептались. У французов заговор называется incantation, колдун - enchanteur. Были ли когда нибудь французские заговоры "напевами" не известно. На свидетельство названия здесь нельзя положиться, потому что оно произошло от латинского incantatio (чары, заговор), incantator (колдун), incantare (очаровывать). У римлян, действительно, мы уже находим соответствие между названием и способом исполнения чар. Римляне заговоры пели. У них поэзия и заговор носили одно название - carmen. Потебня говорит, что "заговор, который у всех народов нашего племени ано или поздно сводится на параллельные выражения вроде Limus ut hic... etc. без сомнения есть молитва" *1.
После того, что мы узнали о параллелистических заговорах, трудно согласиться с этим положением. Но относительно древнеримских заговоров он имеет долю справедливости. Я уже раньше говорил о магическом характере древних молитв и теперь только обращу внимание на то, какую роль в них играло пение. В древней молитве нельзя было изменить ни одного слова, ни одного слога и, особенно ритма, которым она должна была петься *2. Значит, самый напев имел магическую силу; нарушение правильности напева могло лишить силы всю молитву, весь обряд молитвы. П свидетельству Цицерона, греки очень заботливо сохраняли древние напевы, antiquum vocum servare modum. И Платон, когда предписывал в своих "Законах" неизменность напевов, согласовался с древними законами *3. Заговор Limus ut hic ничем от молитвы не отличается. Он пелся, причем певший обходил с изображениями из воску и ила вокруг жертвенника. Налицо, значит, обряд, текст и ритм. С ролью обряда в чарах мы уже познакомились. Теперь обратим внимание на роль ритма. Для того, чтобы выяснить его значение в чарах, придется обратиться к чарованиям народов нецивилизованных, потому что у них сохранились еще те синкретические формы чар какие у цивилизованных народов почти уже бесследно исчезли. В римских чарах мы видели ритм пения. Но, спускаясь к народам более примитивным, открываем, что в чарах участвовал не только ритм пения, но и ритм музыки, ритм телодвижений, танца.
Однако, прежде чем перейти к обзору синкретических чар диких, у которых ритм играет очень важную роль, посмотрим, не сохранилось ли у европейских народов отголосков того важного значения, какое имел некогда ритм и у них. Не пелись ли европейские заговоры? Те, которых говорилось в предыдущей главе, вероятнее всего, никогда не пелись. Однако, бесспорно, чарование песней было. Существуют обломки песен-заклинаний. Выше я приводил польскую песню на ясную погоду (стр. 93). Вся песня состоит из описания обряда: готовится какой-то странный борщ на одном рассоле, да и без соли (дело идет, очевидно, о простой воде); борщ (вода) ставится на дубок с тою целью, чтобы дубок покачнувшись разлил его. Мы видели, что дождь заклинается совершенно аналогичными чарами. Кропят с дерева водой или брызжут ветками, омоченными в воде. У Фрэзера собрано много аналогичных дождечарований. Описанный в польской песне обряд только еще сильнее подчеркивает изобразительный момент. Не надо человеку лезть на дерево и брызгать оттуд . Дубок сам качнется и разольет воду. Таким образом получается иллюзия дождя, пошедшего самим собою. Но вот в чем затруднение. Описываемый в песне обряд имеет, очевидно, в виду вызвать дождь, а сама песня поется как раз с обратною целью. Мне кажется, что здесь произошла путаница, потому что обряд давно уже забылся, и поющие теперь песню девушки не понимают того значения, какое он некогда имел. Этим объясняется то, что вода обратилась в нелепый борщ. Надо было объяснить обычай ставить горшок с вод ю на дуб, и его объяснили, как приношение дождю. Перенос же песни от заклинания дождя на заклинание ведра был после этого тем более возможен, что в самой песне не требовалось никаких изменений. Надо было только поставить в начале отрицание "nie". Спр ведливость такого предположения вполне подтверждают украинские признаки-заклинания. В них один и тот же мотив применяется при заклинании и дождя и ведра. Вот заговор, чтобы дождь шел: "Дощику, дощику, зварю тобе борщику, в зеленому горщику; секни, рубни, дойницею, холодною водицею" *4! Когда идет дождь: