Плодом непосредственного влияния Потебни является работа Ф. Зелинского "О заговорах". Исследователь отправляется прямо с того места, где остановился первый. Он принимает данное Потебней определение заговора, но вносит в него существенную поправку, им нно: откидывает сравнение с данным явлением. Остается только сравнение с явлением, нарочно произведенным *99. Эта поправка делается на том основании, что исследователь пришел к убеждению, что формула сравнения родилась из действия. Первоначально были чары действием; потом к ним психологически необходимо присоединилась формула. Вот как автор описывает этот процесс. "Для произведения желаемого явления производится чара, т.е. явление, сходное с желаемым и ассоциированное с ним. Положим, что у живот ого завелись черви в какой-нибудь части тела, напр., в ухе. Желательно, чтобы животное выздоровело; а это по народному понятию, возможно тогда, когда черви выпадут из раны - "высыплются". Это явление ассоциируется по сходству с явлением высыпания зем и из горсти сквозь пальцы. Отсюда возникает чара: "Если заведутся черви у скотины, то нужно взять горсть земли и высыпать ее сквозь пальцы; тогда черви высыплются из раны". Постараемся выразить словами ту мысль, которая видна в этой чаре, выразить то что думает человек, совершающий эту чару. Очевидно он думает, что делает это для того, чтобы "подобно тому, как земля высыпается из руки, так бы и черви высыпались из раны" *100. Мы выразили на словах чару и ее цель и получили формулу заговора" *101
Таким образом, начавши согласием с Потебней, Зелинский под конец приходит к выводу, неожиданному для Потебни. Здесь уже нет изначальной веры в магическую силу слова. Коротенькая формула, родившаяся на почве чары, начинает развиваться. Из нее произош и все виды известных теперь заговоров. Самый сложный вид содержит в себе пять формул: "обращение, введение, два члена сравнения и закрепление" *102. Но "все заговоры восходят к той основной формуле, которая установлена Потебней" *103. Насколько это с раведливо, мы увидим далее.
Интересные соображения относительно заговоров разбросаны А.Веселовским в различных его работах. Языческий заговор он определяет, "как усилие повторить на земле, в пределах практической деятельности человека, тот процесс, который, по понятиям язычник , совершается на небе неземными силами. В этом смысле заговор есть только сокращение, приложение мифа" *104. В христианскую эпоху могут складываться заговоры, очень похожие на древние языческие заклятия, "не потому, что повторяют их в новой форме, а следствие самостоятельного воспроизведения мифического процесса на христианской почве" *105. "Основная форма заговора была такая же двучленная, стихотворная или смешанная с прозаическими партиями... призывалось божество, демоническая сила, на помощь еловеку; когда то это божество или демон совершили чудесное исцеление, спасли или оградили; какое-нибудь их действие напоминалось типически... - а во втором члене параллели являлся человек, жаждущий такого же чуда" *106. В связи с теорией, которой держался Веселовский при объяснении произведений народного творчества, он дает объяснение некоторым образам, встречающимся и в заговорах. Таковы "чудесное древо" и "латырь-камень". Ученый их возводит к христианским символам. Чудесное древо - крест Госпо ень; латырь - олтарь. В "Разысканиях в области русского духовного стиха" он касается "Молитвы Сисиния" и возводит заговоры от трясавиц к греческому первоисточнику, к сказанию о демоническом существе Гилло *107.
Продолжил исследование Сисиниевых молитв М. Соколов. В первой своей статье о змеевиках *108 он соглашается с мнением Мансветова, возводящим заклинания против демонов болезней к халдейским источникам и ставящим их в связь с астральным культом *109. Во второй статье о тех же амулетах *110, особенно интересной для изучающих заговоры, он снова повторяет то же мнение и приводит ряд ценных параллелей между заговорами русскими и греческими заклинаниями, устанавливая между ними связь *111. Вывод, к котор му приходит исследователь, следующий. "Славянские тексты заклинаний и молитв восходят к греческим оригиналам; такие народные молитвенники и требники; в которых встречаются интересующие нас заклинания, существуют как у славян, так и у греков, и от пос едних через переводы перешли к первым. В свою очередь для самих греческих текстов заклинаний в молитвенниках и требниках находятся прототипы или параллели в египетских магических папирусах эпохи синкретизма, когда не только в религиозных и философски системах, но и в суевериях происходило соединение языческих - греко-римских, египетских и восточных с иудейскими и христианскими" *112. Новый вклад в изучение заклинаний по пути, намеченному Мансветовым, Веселовским и Соколовым, делает Алмазов своим исследованием о врачебных молитвах *113. Он также разыскивает греческие источники для русских заклинаний и молитв-заговоров, помещавшихс в требниках. Таким образом определенно намечается новый путь исследования заговоров - исследование их в связи с церковной книжностью, а вместе с тем явилась и потребность искать их родины на юге. В последнее время появилась работа Мансикка того же н правления. Серьезное сравнительное исследование памятников начинает разрушать воздушные замки "археологических романтиков" и в этой области, как уже разрушило в других.
Последним отголоском мифологизма является статья Барсова. Барсов, считая заклинания вышедшими "из самого, так сказать, нутра русского духа", продуктом вполне самобытным, ищет в них отражения народного миросозерцания *115. С одной стороны, он, как мифолог, находит в заговорах мифологические существа ("царь О инило", "Сини", сын бабы-Яги), с другой - отражение взглядов русского человека на западную культуру *116. В связи любовных заговоров с "синим морем" и островом "Буяном" он видит указание на то, что русские в любовных своих идеалах тяготели к Западу, рочь от Домостроя к Бокаччо *117. Самый остров "Буян" - остров свободных любовных похождений. Название его стоит в связи с выражением "страсть обуяла", "обуяла похоть" *118.
Вскоре после статьи Барсова появилась работа Вс. Миллера *119. Автор снова подымает вопрос о связи современных заговоров с древними ассирийскими. Он проводит ряд параллелей между ними. Указывает их в магических приемах, в магических числах, времени с вершения заклятий, в самих формулах заклинаний. Но решительного мнения о сродстве не высказывает. Может быть, говорит он, все это сходство объясняется одинаковыми для всех психологическими законами. Однако в некоторых случаях наличие такого сродства, по его мнению, несомненна *120.