Прежде чем общаться с мотоциклистами, надо бы разобраться в куда более важных деталях. Например, хорошо бы узнать результаты предварительной экспертизы, проведенной после вскрытия бедняги из Шотландии. Конечно, скорее всего стреляла задержанная девушка. Но где гарантия, что не кто-то еще, кто находился в тот момент в кают-компании? Окулист удовлетворенно хмыкнул и достал из внутреннего кармана пиджака сложенный вчетверо лист стандартной белой бумаги. На нем каллиграфическим почерком Геннадия Николаевича Смирнова была составлена схема размещения всех участников симпозиума, находившихся в кают-компании в тот злополучный момент.
Окулист с восхищением подумал о Цубере: «Он точно гениальный и очень организованный человек! К тому же с феноменальной памятью. До сих пор не понятно, когда он успел составить эту схему по памяти?». Сойдя с трапа теплохода, он молча протянул ее своему начальнику охраны, как будто всю жизнь сам занимался расследованиями убийств. Ценная бумага! Только вот никакая такая девушка на этой схеме не отмечена. Стало быть, она вошла в кают-компанию в момент выступления Цубера. В принципе, в этом не могло быть ничего подозрительного: участники симпозиума могли свободно входить и выходить, когда вздумается – обстановка на таких форумах всегда подчеркнуто демократичная.
Окулист попытался представить себе, откуда стреляли, но вскоре бросил это бесполезное занятие: без баллистической экспертизы это было почти бесполезным занятием.
Он понимал, что поскольку погиб иностранец, дело, скорее всего, передадут в ФСБ. К их экспертам не подкатишься. Тем более, что его, как бывшего грушника, там наверняка никто бы не жаловал: что делать, такова взаимная «любовь» двух дружественных ведомств – ГРУ и ФСБ. Но были и обходные пути. Не было сомнения в том, что тело шотландского бедолаги отвезли в морг Института судебной экспертизы. Однажды Окулист бывал в том почтенном учреждении. Не в морге, к счастью, а в самом институте. Тогда, года два назад, ему вдруг напомнила о себе старая рана, полученная еще в Сомали, когда до учебы в академии он служил в спецназе ГРУ. Один проворный фэбээровец успел нанести ему удар в область печени так, что произошло внутреннее кровоизлияние. В тот раз все обошлось. Удар оказался последней профессиональной удачей заокеанского коллеги. Капитан Фролов навсегда успокоил его движением большого пальца в висок. И вот, спустя много лет, «ливер» полковника запаса Фролова вспомнил веселые дни офицерской юности – закапризничал и попросился на профилактику. К счастью, в то время Окулист был влюблен в одну милую и умную филологиню, мама которой работала как раз в том самом Институте судебной экспертизы. Евгения быстренько подлечили, поставив, кстати, настолько точный диагноз, что выдержанному Фролову на мгновение показалось, что осматривавший его врач был свидетелем той давней истории.
Немного посомневавшись в правильности совершаемого поступка, Окулист позвонил своей давнишней подруге:
– Привет, Наташа. Некто Евгений, если помнишь такого.
– Тебя забудешь, так собачку твою вспомнишь, не к ночи она будет помянута, – приятным низким голосом ответила Наташа.
– Еще Зигмунд Батькович Фрейд заметил, что первый человек, который обругал противника вместо того, чтобы закатать ему в лобешник, был основателем цивилизации.
– А тебя никто и не обругал – ни по Фрейду, ни по матери.
– Кстати, о матери, – по-деловому скаламбурил Окулист. – Твоя мама не могла бы устроить мне протекцию в морге своего Института?
– Смогла бы. Но ложиться придется сегодня.
– Кому и куда ложиться? – растерялся Окулист.
– Тебе, естественно, – ты же о протекции просил.
– Черный юмор? Понимаю. Скажи честно: сколько это будет стоить?
– Нисколько. Точнее, очень дорого. Потому что нет в человеческих отношениях ничего дороже человеческих отношений.
– В тебе говорит альтруист?
– Во мне говорит человек. Есть такая вымирающая порода животных.
– Я понимаю, что тогда был неправ, – пустился в мужские рассуждения Фролов.
– Женя, не надо наступать дважды на один и тот же сельскохозяйственный инвентарь. Это больно. И винить себя не надо. Я тоже не сахар. С моим характером с тобой все равно было бы не ужиться. Я тоже люблю покомандовать. Как говаривали жители Воронежской губернии еще в девятнадцатом веке, плох тот дом, где курица не поет петухом!