Душевные явления тесно связаны с телесными, и каждому духовному акту, ощущению, представлению или отвлеченной идее неизбежно соответствует какое-нибудь физическо-химическое или вообще механическое изменение в нервно-мозговых тканях. Это и понятно. Человек — не бестелесный дух, и пока он живет в условиях своего настоящего существования, нельзя думать, чтобы душевные явления, каково бы ни было их начало — духовное или материальное, происходили вне связи с телесными, так, чтобы телесные явления в одном и том же человеке шли своим чередом, а душевные — своим. Этим объясняется и доказывается единство только действий, а не деятелей, только связь, а не единство и не тождество душевных явлений с материальными, точно так же, как нельзя, например, заключать о единстве или тождестве телеграммы с распространением электрического тока по проволоке.
Не душа есть продукт телесного организма, как говорят материалисты, но наоборот — тело есть, можно сказать, произведение души, орудие ее, которым она распоряжается по своему благоусмотрению. Состоя из различных составных частей, из различных элементов видимого мира, составляя, в некотором смысле, случайную форму природы, тело должно подлежать разрушению со стороны сил природы при враждебном столкновении с ними: оно, так сказать, разбивается в наших руках, как хрупкая посудина. Но душа наша, как самостоятельное духовное существо, хотя и соединенное с телом, однако отличное и независимое от него по своему бытию и существу, не может подлежать разрушению; она бессмертна.
В-третьих, душа человеческая есть не индивидуальное только, мыслящее и действующее, но — сверх того — самосознательно-личное существо. На все наши мысли, желания, стремления, словом — на всю нашу умственную и нравственную жизнедеятельность мы налагаем печать нашего самосознания, делаем ее нашим личным достоянием. Мы сознаем себя, непрерывно и неизменно, одним и тем же существом от первого пробуждения в нас сознания и до последнего момента нашей жизни; мы постоянно отличаем себя от всего, что вне нас и что — не «мы». Если индивидуальная (обособленная) жизнь свойственна еще в низшей степени и всем животным, то лично-самосознательная жизнь принадлежит на земле исключительно одному только человеку: животные живут как бы во сне, жизнь их сливается с жизнью природы. Один человек является существом личным, всегда и во всем проявляющим и сохраняющим свое «я»: свет самосознания озаряет и освещает весь путь, все течение его жизни; и будучи однажды возжжен, этот внутренний свет не может уже потухнуть, а пребудет навсегда светильником, светящим и горящим (ср.: Ин. 5, 35).
По смерти человека — то есть, вернее, по смерти тела человека, — душа его не перестает существовать: она вступает только в новую форму существования — существования для себя, а не для других. Вот, пред вами лежит умерший человек: вместе с его смертью прекратилась душевная жизнь, проявляющаяся при посредстве тела. Умерший уже не смеется и не говорит, глаза его ничего не видят, он не может отвечать на наши вопросы и просьбы: одним словом, исчез всякий след прежней жизни. Если доверять только непосредственному свидетельству внешних чувств, то как не сказать, что и душа его точно так же мертва, как и тело? Однако односторонность и поспешность этого суждения вполне очевидны. В самом деле, всякий человек знает, что он может проявлять себя другим, сообщать им свои мысли и чувствования только чрез посредство тела — при помощи звуков, различных телодвижений и тому подобное; но он знает, в то же время, что существует сам по себе и без или помимо этих видимых знаков, мало того — он может даже сам по себе думать и чувствовать совершенно противное тому, что обнаруживает своими телодвижениями и словами, как, например, актер-комик может находиться в печальном настроении духа, вследствие каких-нибудь своих личных неприятных обстоятельств, между тем — другим он кажется веселым. Поэтому необходимо различать жизнь для себя или в себе от жизни для других. Жизнь для себя каждый из нас знает только сам по себе и в себе. Другим она может становиться известною только при посредстве телесных знаков, то есть всякий другой узнает жизнь чужой души только такою, какою она существует для других, а не для себя. Вот почему людям часто приходится жаловаться на то, что они не могут показать и выразить вполне другим, например, любимому человеку или недоверчивому судье, свое внутреннее расположение, все движения своего сердца, так чтобы другие могли узнать и понять их вполне.