«Для физического существа смерть не что иное, как конец его жизни; для существа духовного, одаренного разумом и чувством, простирающимися в вечность, она имеет совершенно другое значение. Она не только служит переходом к высшей жизни, но она составляет связь между видимым и невидимым миром, между небом и землею. Смерть напоминает человеку, что все для него не ограничивается целями и земными привязанностями, что, нося в себе сознание бесконечного, он принадлежит к высшему, вечному и бесконечному миру и что только там — все вложенные в него силы, все стороны его естества могут достигнуть полного своего назначения. Без этой мысли вся человеческая жизнь представляется неразрешимою загадкою, странным противоречием; напротив, озаренная ею — загадка превращается в светлую истину, и противоречие разрешается в высшую гармонию»125.
Нравственное доказательство
Мы молимся ежедневно Отцу Небесному: «...да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое»126 — царство святости и правды. Но, в то же время — мы видим ежедневно, что имя Божие далеко не всеми людьми и не всегда святится, что весь мир лежит во зле (1 Ин. 5, 19), представляет собою царство греха и неправды. Какое резкое несоответствие, какая роковая противоположность! И ужели такому порядку вещей суждено продолжаться вечно? Нет! Мы ожидаем нового неба и новой земли, на которых будет обитать правда (ср.: 2 Пет. 3, 13); мы чаем жизни будущего века, в которой алчущие и жаждущие правды насытятся (ср.: Мф. 5, 6).
Человеку присущ нравственный закон — закон святости и правды как высший двигатель и направитель жизни. Он вложен в природу человеческую Верховным Законодателем — Богом. Язычники делают законное по природе, потому что закон написан у них в сердце и находится под охраною и наблюдением совести (ср.: Рим. 2, 14, 15). В трагедии греческого поэта Софокла «Антигона» выражена та нравственная аксиома, что основной закон, который управляет нашею жизнью, за который мы жертвуем самою жизнью, — не закон человеческий, не правило, нами созданное, но принадлежит к неписанным и вечным законам Божества: «начало его не вчера и не сегодня, но от вечности, и никто не знает тайны его рождения». Итак, нравственный закон — с одной стороны, всеобщ, а с другой — освящается высшим, непререкаемым авторитетом.
Если в нравственном законе мы должны видеть безусловно обязательное предписание, если исполнение его составляет безусловную обязанность человека, то непременно требуется, чтобы человек находил в нем и личное свое удовлетворение. Иначе это предписание противоречило бы его природе, а потому и не могло бы быть для него верховным законом. В отношении к разумному существу это требование тем необходимее, что, в силу самого нравственного закона, разумное существо должно всегда рассматриваться — как цель, а не только — как средство. Оно исполняет нравственный закон свободно, а не по принуждению, и это одно дает его действиям нравственный характер. Свободное же исполнение возможно только под тем условием, чтобы исполняющий мог найти в нем и личное удовлетворение. Наконец, если это предписание безусловно, то все остальное должно непременно с ним сообразоваться. Нравственная жизнь не всегда дает счастье, но мы не можем не признать, что она одна делает человека достойным счастья. В этом состоит требование справедливости, составляющей существенную часть самого нравственного закона. Из безусловного значения этого закона вытекает, как необходимое последствие, что добродетель должна быть награждена, а порок должен быть наказан. Если же мы не всегда видим это в настоящей жизни, то непременно должно предположить, что это исполнится в будущей. Иначе нравственный закон теряет для нас свой безусловный характер.
126
См.: Молитва Господня («Отче наш»), из последования утренних молитв; см.: Мф. 6, 9-13.