Ни одна нечистая мысль или желание не возмущали светлого состояния его ума. Чувственность, с которою у нас непримиримая борьба, которая так часто увлекает и порабощает наш ум, есть уже порождение греха. Внутренняя брань еще не открывалась в душе человека невинного.
Только это я нашел, — говорит Премудрый, — что Бог сотворил человека правым (Еккл. 7, 29). Свобода первозданного была свобода чистая и направленная к добру, не колеблющаяся между добром и злом, но совершенно согласная с нравственным законом, со святою волею Божиею. Творец, как святый и благий, не мог вложить в нее искусительного влечения ко злу (см.: Иак. 1, 13), но внедрил в сущность ее закон добра, написал Свой закон в сердце человека (ср.: Рим. 2, 15). Однако же эта самая свобода сделалась источным началом всего зла. Свобода твари, как бы ни была чиста и совершенна, не есть свобода неизменяемая, обладающая всею полнотою нравственного совершенства. Для ограниченной и сотворенной свободы возможна и естественная изменяемость на лучшее, постепенное возрастание и укрепление в добре, но есть в ней возможность и удаления от добра, влечение ко злу.
Творец создал человеческую свободу чистою, невинною, безгрешною, вложил в нее стремление к добру; но, не разрушая свободы, не мог исторгнуть из нее возможности зла. При постоянном возрастании и укреплении в добре проходила бы и самая возможность зла. Свобода пережила бы эту возможность и удалилась бы от нее, как пережила ее окрепшая в добре, и теперь уже непреклонная к злу, свобода Ангелов; но в сотворенной свободе первоначально должна быть возможность зла, чтобы самое укрепление ее в добре было свободно и непринужденно. Человек так был создан, наделен такими могущественными силами и совершенствами, что для него гораздо легче была добродетель, чем грех, в нем несравненно сильнее была потребность добра, чем возможность зла. «Бог сотворил человека, — рассуждает святой Иоанн Дамаскин, — безгрешным по естеству и свободным по воле; безгрешным — говорю, не потому, чтобы он был недоступен для греха (ибо одно Божество грешить не может), но потому, что возможность грешить имел он не в своем естестве, а в своей свободной воле. Именно, при содействии Божией благодати, он мог пребывать и преуспевать в добре; а равно, по своей свободе, при попущении Божием, мог и отвратиться от добра и быть во зле. Ибо — то не добродетель, что делается по принуждению»15.
Августин различает в нравственном состоянии разумных тварей возможность не уклоняться от добра и невозможность уклоняться от добра, или иначе — возможность не грешить и невозможность грешить. Возможность не грешить есть состояние невинности, в котором поставлен был Адам; невозможность грешить есть состояние Ангелов, святых и блаженных в жизни небесной16. Возможность не грешить, при постепенном укреплении в добре, перешла бы в невозможность грешить, как было и со святыми Ангелами. Некоторые из духов пали по своей свободной воле; другие, по той же свободной воле, устояли в добре и за это укрепление в добре удостоились получить награду — такую полноту блаженства, которая дает им совершеннейшую уверенность, что они навсегда останутся непоколебимы. Но человек поступил не по-ангельски; вместо того чтобы возвышаться к невозможности греха, он осуществил возможность зла. Осуществление этой несчастной возможности есть то преступление, грех, который, — как говорит апостол, — человеком вошел в мир, а за ним — смерть (ср.: Рим. 5, 12) и все зло.
Предлагают вопрос: «Зачем Бог дал человеку самую свободу — дар опасный и гибельный?» Движимый беспредельною благостию, Бог воззывает к бытию тварей. Безмерная любовь Его благоволила, чтобы существовали не одни только бессознательные носители совершенств Божественных — твари бездушные и неразумные, но чтобы были и сознательные и разумные причастники Его блаженства. Ему благоугодно было в тварях не только рабское, бессознательное служение необходимости, но и духовное служение любви. Неприступный и беспредельный, по безмерной благости Своей, хочет сблизиться со Своею тварию и, сколько возможно для нее, приблизить ее к Себе. Чтобы, сколько возможно, возвысить и облаженствовать Свое создание, Бог некоторых из тварей украшает и возвеличивает Своим образом и в нем дает им возможность к уподоблению и приближению к Себе, к блаженному соединению с Собою. Ничего нет любезнее для Творца, как видеть образ Своего высочайшего Божеского совершенства. Нет ничего выше и блаженнее для твари, как носить в себе образ Творца. Существенные черты образа Божия и, вместе, величия человеческого составляют: сила ума и сила свободы. Существо разумное не может быть несвободным. Сознавание себя самого самостоятельною виною своих стремлений и действий без действительной возможности на самом деле быть виною своих действий — пустой призрак, самообольщение. Поэтому — требовать, чтобы Бог создал тварь сознательную и разумную, но не давал ей свободы, значит — требовать, чтобы Бог истины оставил Свою тварь в постоянном самообольщении и обмане. Бог мог бы поставить человека в состояние необходимости, которой подчинены животные; но, даруя ему свободу, Он возвысил человека над всеми видимыми тварями и приблизил его к Себе, как священника и царя природы. Следовательно, роптать на Бога за дар свободы — значит роптать на Него за то, что Он весьма благ и милостив к человеку, зачем Он так высоко возвысил человека, а зачем не уравнял его с животными.