Прочитав эту предсмертную просьбу, мы с матерью исполнили ее в точности. Брат Александр был похоронен на Преображенском кладбище, в маленьком чистеньком склепе, а образ, подаренный им матери, был поставлен в указанном месте.
Смерть брата оказалась роковой для моей матери, и отчасти и для меня…
— Каким образом? — спросил Холмс, внимательно слушавший до сих пор рассказ Серпухова.
Серпухов удивленно развел руками.
— Не могу точно определить. Из-за этого я к вам и обращаюсь, — ответил он. — Дело в том, что с этого времени все в нашем доме стало вверх дном. Со дня смерти Александра прошел месяц. И вот однажды утром выходит мать к чаю, смотрю — она сама не своя. Крестится, шепчет молитвы, заговаривает о грехах и о том, что деньги даны на то, чтобы посредством их делать угодное богу. Что, думаю, за притча? Точь-в-точь как с братом Александром перед смертью! В тот день я этого не понял, но меня поразило совсем другое. Вспомнив по какому-то поводу Александра, я заговорил о его беспутной жизни. Вдруг вижу: мамаша побледнела.
— Не говори, не говори про него худого! — воскликнула она, крестясь. — Он — святой!
Я так и подскочил на стуле от неожиданности.
— Что вы, — говорю, — матушка, богохульствуете!
— Нет, нет, — отвечает. — Ты ничего не знаешь, а я знаю! Все ему прощено, и стал он ныне угодником Божиим. Мне откровение было.
— Когда?
— Сегодня.
— Что же это за откровение вам было? — спрашиваю.
— Не могу сказать! — отвечает.
Как ни бился я с ней, так и не сказала она ничего путного.
Признаться, я тогда же подумал, что мамаша рехнулась, да и теперь думаю, что у ней в голове чего-то не хватает.
С той поры старуха совсем переменилась. Они стала задумчивой, богомольной, начала на ночь запираться, а днем ездить куда-то. Ну-с, я проследил. Оказывается, ездит каждую неделю в банк, и всякий раз вынимает из своих денег то пять, то три, то шесть тысяч.
Что за притча! Ведь знаю, что она скупа и денег решительно никуда не тратит! Зачем же она их берет? Ломал я над этим голову и до сих пор ломаю, но, сколько ни бьюсь, ничего не могу придумать…
— Долго ли продолжалось это состояние? — перебил Холмс.
— Черт возьми, оно продолжается и по сие время! — воскликнул с досадой Серпухов. — Странные поездки матери в банк продолжались месяца три с половиной подряд, и я воображал, что ей почему-то взбрело на ум, будто банк, хотя и государственный, — учреждение ненадежное и поэтому она перетаскивает деньги домой. Но и здесь опять-таки являлся вопрос: почему она не взяла денег сразу, а берет их частями? Однако странности на этом не кончились. С месяц тому назад она пришла ко мне и сказала, что у нее ко мне есть серьезная просьба. Мы заперлись в кабинете, и она вдруг объявила, что ей нужны до зарезу пять тысяч.
— Но у вас же, маменька, есть свой капитал? — удивленно спрашиваю я.
Она отрицательно качает головой и говорит с блаженной улыбкой: «Я отдала все Богу, если ты любишь меня, то дашь. Они пойдут на доброе дело».
Я рот разинул от удивления.
Жила на всем готовом, даже процентов не тратила и вдруг… чуть ли не сто тысяч исчезли в три с половиной месяца!
— Куда же вы дели весь свой капитал?
Ничего не ответила. Показала на образ и замолкла. Только настаивает, чтобы я дал ей денег.
— Да зачем, хоть объясните! — спрашиваю.
— Для спасения моей души, — говорит.
Подумал, подумал и дал.
Дней через десять приходит снова. Опять ей семь тысяч нужно. Стал я уговаривать, расспрашивать: плачет. Дал снова.
Этаким манером повторялось раз пять.
Вижу, что спасение души что-то дорого обходится. Стал выслеживать ее — ничего не вышло.
Никуда не ходит, никого не принимает, никуда денег не тратит, а между тем все берет и берет. Но что самое главное, так это то, что ее слезы и жалобы на нужды в деньгах совершенно искренни и натуральны.
Серпухов на минуту замолк и, взглянув на Шерлока Холмса, как-то виновато улыбнулся.
— Я знаю, — проговорил он, — что эта история не по вашей специальности, но… я думал услышать от вас хоть дельный совет. Я слышал, что вы не только хороший открыватель преступлений, но и прекрасный психолог. О преступлении в данном случае не может быть и речи.
Шерлок Холмс задумчиво глядел на свои ногти, но по сдвинутым бровям я догадывался, что мозг его работает.
— А что вы сами думаете об этой истории? — спросил он наконец.
— Я думаю, что Александр и матушка к концу жизни помешались на спасении своих душ, — ответил задумчиво Серпухов.
— Не было ли у вас в роду примеров психических заболеваний среди предков? — спросил Холмс. — И в особенности, по женской линии?
— Нет.
— А сифилиса?
— Нет!
Холмс снова задумался.
— Отбрасывая в сторону предсмертное поведение вашего брата, — произнес он наконец, — возможно предположить, что ваша матушка стала одержима манией накопления и сокрытия денег от других. Возможно, что все богатство покоится где-нибудь в ее же комнате.
— Предполагал я и это, но меня смущает искренность ее просьб и уверений в том, что денег у нее нет, — проговорил Серпухов. — Ведь если продолжать такие выдачи, то скоро придется закрыть фабрику. И так уже дела стали немножечко хуже, и я, не признававший раньше никаких векселей, стал уже прибегать к займам, которые очень вредно отзываются на деле. Между тем мои отказы вызывают такой необыкновенный упадок сил у старухи, что я иногда начинаю опасаться за ее жизнь. Научите меня, мистер Холмс, что делать? Или, может быть, вы сами сумели бы повлиять на нее?
Серпухов остановился и, ожидая ответа, молча теребил полы своего сюртука.
Но Холмс, низко опустив голову и весь уйдя в свои таинственные думы, медлил.
Наконец он очнулся.
— Я желал бы заглянуть к вам, чтобы поговорить с вашей матушкой, — произнес мой друг.
И, словно про себя, добавил:
— Вернее всего, что она стала ненормальной из-за предсмертного поведения сына. Что же касается денег, то их она попросту прячет…
— Значит, я могу рассчитывать на ваше посещение? — спросил обрадованный Серпухов.
— Да. В Харькове мы находимся лишь проездом и так или иначе должны ехать в Москву, куда меня приглашали по одному интересному делу. Если мы выедем завтра, то послезавтра будем уже там и, если вы оставите ваш адрес, я зайду к вам в тот же день.
— Я буду вам очень, очень обязан! — воскликнул Серпухов. — Мы можем даже вместе выехать отсюда. К завтрашнему дню и я покончу со своими делами.
— Скажите, — перебил Холмс, — ваша матушка не заговаривается?
— Нет.
— И кажется в остальном вполне нормальной?
— Вполне.
— Говорит ли она о близкой смерти?
— Прежде она о ней и не вспоминала, но в последнее время стала часто говорить о своей скорой смерти и о том, что мне уже недолго остается исполнять ее просьбы.
— А ее здоровье?
— Старуха, видимо, слабеет. Она тоскует, молится, совсем осунулась и все время молчит. Видимо, мысль о смерти угнетает ее.
— Делала ли она какие-либо распоряжения на случай смерти?
— Да. Она купила себе место на кладбище.
— А завещание?
— Завещание совершенно не нужно, так как я являюсь единственным наследником.
— Часто ли она вспоминает покойного сына?
— Последнее время она молчит. Но если ей почему- либо приходится вспоминать о нем, то она говорит не иначе как о святом и называет его: «Святой Александр».
— Благодарю вас. Это все, что мне хотелось узнать, — проговорил Холмс. — Итак, мы поедем вместе.
Серпухов поднялся и ушел, а мы остались одни.
— Скорее всего это тронутая разумом, — произнес Холмс задумчиво. — Впрочем, посмотрим. На свете встречаются разные неожиданности.
На следующий день мы выехали из Харькова скорым поездом и через сутки с небольшим были уже в Москве.
Заехав на полчаса в «Большую Московскую» гостиницу, мы привели в порядок наш туалет и отправились на фабрику Серпухова.