“У меня нет проблем с монахинями”, - сказал он небрежно. Кого он пытался обмануть? Я знал его много лет и видел его в худшем и лучшем, хотя в основном худшем.
Я знал, когда он лгал.
Я скорчила гримасу, которая явно давала понять, что я ему не верю. “Правильно. Ты приставал к монахине, и она отвергла твои ухаживания? ”
Это было то, что я мог себе живо представить. Сантино был из тех, кто делал это просто для удовольствия.
Отвращение скользнуло по его губам. “Зачем мне приставать к монахине?”
“Острые ощущения от охоты и запретного? Просто назло? Или, может быть, даже скукой?”
“С тех пор, как ты вошел в мою жизнь, скука — наименьшая из моих проблем”.
Я одарила его дерзкой ухмылкой. “Спасибо”.
“Это был не комплимент”.
“Это определенно звучало как один. Я принимаю это ”.
Сантино покачал головой, но я мог сказать, что он боролся с улыбкой. Я действительно хотел, чтобы он позволял ей побеждать чаще. Солнце светило весь день, и это почти походило на весну. Учитывая, как холодно было несколько дней назад, это застало меня врасплох. “Давай отправимся в парк и немного погреемся на солнышке”.
Сантино кивнул, и мы вместе направились к лужайке у основания Эйфелевой башни. К моему удивлению, мы были не единственными людьми. Несколько человек отложили одеяла и сидели на траве, пили вино и болтали.
“Давай сделаем то же самое”.
“У нас нет одеяла”.
Я указал на одного из уличных торговцев, которые продавали все, от маленьких банальных Эйфелевых башен, поддельных часов Cartier и зонтиков MCM до одеял с логотипом Louis Vuitton. Сантино подошел к мужчине и торговался почти десять минут, пока мы не получили одеяло за половину цены и зонтик бесплатно. Мы устроились на одеяле. Земля была все еще холодной, еще не прогретой солнцем, но я не возражал. Я просто хотел насладиться солнцем на своей коже, даже если моя задница замерзла.
“Могло быть и хуже”, - пробормотал я. “Большинство людей убило бы за твою работу”.
Сантино опустился рядом со мной. “Сегодня был один из моих лучших рабочих дней”.
Я усмехнулся и откинулся на спину, любуясь видом Эйфелевой башни, возвышающейся над нами, за которой выглядывает солнце. Но история с монахинями не выходила у меня из головы. Нужно было рассказать историю. Я мог чувствовать это.
Я перевернулась на живот, приподнялась на локтях и положила подбородок на бедро Сантино.
“Что ты делаешь?” спросил он низким, напряженным голосом. Он выпрямил спину, готовый к прыжку, и я почувствовала, как напряглись мышцы его бедер под моим подбородком.
“Остынь. Я только устраиваюсь поудобнее. Я не буду насиловать тебя посреди парка ”.
Сантино даже не улыбнулся, но я не мог удержаться от дьявольской ухмылки. Мне нравилось, когда я мог напугать его. Маленький поэтапный Сантино, но я сделал, большое время.
Он сузил глаза. “Ты понимаешь, что у папарацци был бы настоящий день, если бы они сфотографировали нас вот так. Это попало бы в заголовки газет ”.
“Никто не знает, что мы здесь, и папа предотвратил бы это”.
“Вероятно. Он также поджарил бы мои яйца на барбекю ”.
Я издала довольный вздох, когда переместилась так, чтобы моя щека вместо этого покоилась на бедре Сантино. Мой пульс участился, когда я был так близко к Сантино и той его части, с которой я намеревался познакомиться поближе очень скоро.
“Анна”.
Низкий предупреждающий гул в глубоком голосе Сантино послал приятную дрожь по моей спине.
Я закрыл глаза. “Ты можешь потереть мне спину? Мне хочется вздремнуть ”.
“Анна”.
Я приоткрыл один глаз. “Как насчет этого: ты расскажешь мне, что монахини когда-либо делали с тобой, и я буду сидеть рядом с тобой, как хорошая девочка?”
Сантино обдумывал это почти минуту, прежде чем вздохнул. “Хорошо. Но сначала встань”.
“Нет, ты иди первым. Ты убежишь, только если я подниму голову ”.
Он усмехнулся. “Иногда я действительно не знаю, что происходит в твоей голове”.
“Это называется творческим хаосом”.
“Моя сестра — монахиня”.
Я сел, мои губы приоткрылись. “Неужели?”
“Да. Она была новичком с прошлого июля ”.
“Вау. Но почему?” Я издаю ошеломленный смех. “Неужели она надеется искупить твои грехи?”
Сантино уставился на группу людей, выражение его лица было серьезным. Я сразу протрезвел, поняв, что это действительно беспокоило его. “Не мои грехи, нет”.