Выйдя из будки, я поволоклась по Портобелло-роуд к офису Вестбурнского проекта. Заправлявшие там люди выглядели, как «хиппи по выходным» и вели все виды классификаций, необходимые прямым и искренним социальным работникам, всё по полочкам, и тому подобное. Меня это всё не волновало. У меня был в загашнике номер ещё с шестидесятых, со студентом философии из Лондонского университета. Когда Джеральд Стаббингтон работал над своей докторской степенью, он часто брал меня с собой на философский факультет на Гордон-сквер, и я тогда неплохо освоилась там, на отделении. В начале шестидесятых Гордон-сквер оставался частью района Блумсбери[187], то есть наследовал «радикальные» традиции Бентама и Мила[188]. Многие из работавших здесь философов стали знаменитостями. А. Дж. Айер[189] стал членом «мозгового треста»[190]; Стюарт Хэмпшир[191] писал для «Энкаунтера»[192]; Бернард Уильямс[193] был признан умнейшим человеком Англии. Эти личности воспринимались как основа всего «прогрессивного» в культуре. В них сосредоточились «вкус» и «проницательность» haute bourgeoisie[194]. Они вышли из частных школ и Оксфорда, но их мораль была чужда условностям и отдавала предвкушением скандала. Кроме того, для них хорошенькие девушки, такие как я, были неотразимыми, особенно с учётом того, что моя благоприобретённая мораль была ещё более искушённой, чем их собственная. Псевдо-хиппи, занятые в Вестбурнском проекте как социальные работники, были потрясены моим поддельным академическим дипломом, тем более, что о Гордон-сквер я знала достаточно, чтобы заставить их поверить, что получила там бакалавра в 1963 году, а в 1966 успешно сдала на степень магистра философии. Тем, кому это было интересно, я объясняла, что моя диссертация была посвящена сенсорике чувственного восприятия, причём особое внимание уделялось связи между восприятием и осознаванием. Это произвело неслабое впечатление на сотрудников проекта, тем более, что некоторые из них тоже изучали философию, но лишь до уровня бакалавра, да ещё в университетах из красного кирпича, а не на престижном факультете вроде того, что по их ошибочному убеждению, было моей alma mater. Разумеется, моих новых знакомых сплетни об Айере и Хэпшире интересовали больше, чем философские дискуссии — а уж на этом-то я могла сыграть в полную силу.
Я объяснила благодетелям человечества из Вестбурнского проекта, что хотела бы помогать тем, кто пытается преодолеть свои зависимости. Легенда у меня была такой: в начале шестидесятых я экспериментировала с наркотиками на себе, но всегда держала ситуацию под контролем и знала, что делаю. К несчастью, после серьезной аварии, в которую я попала в 1968 году в Индии, я пристрастилась к опиатам, и лишь вернувшись в Англию и пройдя в 1972 году курс лечения, я снова смогла вернуться к нормальной жизни, свободной от наркотической зависимости. Я также высоко ценила свое участие в разнообразных контркультурных проектах шестидесятых годов, от Свободной Школы Ноттинг-Хилла до общества «Дефенс». На одураченных мной социальных хиппоработников произвели огромное впечатление мои личные связи, включавшие Алекса Трокки и Майкла Икс, которого недавно повесили, поэтому о нём в то время кричали во всех новостях. Я сообщила им, что получив в 1966 году степень, я тут же отправилась в Индию и вернулась оттуда только в 1970-ом. Было нетрудно убедить деятелей из Вестбурнского проекта в том, что в Индии я пыталась воспроизвести ряд проектов, в которых участвовала в Лондоне. Самым успешным, конечно же, было создание процветающей и поныне Бомбейской Свободной Школы. Я рассказала, что поначалу этот проект был задуман и воплощён в жизнь мной и двумя моими близкими соратниками. Мы попросту сняли большой заброшенный дом в Гарнешпури (деревушке в нескольких милях от Бомбея) и поселили в нём сирот и бездомных, которых подбирали прямо на бомбейских улицах. Слегка смущаясь, призналась, что почти вся программа неформального обучения шла на английском, поскольку хинди все мы знали довольно плохо. Мы смогли обучить некоторых наиболее способных учеников чтению, письму и основам арифметики. Скажем так, большинство из тех, с кем мы занимались, были гораздо способнее в выражении себя через музыку, рисование и театр. Ещё с детских лет я обожала выдумывать всякие истории, и выдумывая эту, просто тащилась. Одно из правил, которому я научилась давным-давно, гласит: если хочешь врать убедительно, лучше всего приправлять невероятные измышления конкретными и реальными деталями, известными назубок всем и каждому. С таким подходом, да благодаря тому, что я полтора года моталась по Индии, плюс имела давние и прочные связи с контркультурой — я чувствовала себя как рыба в воде. Несмотря на то, что благодетели, которым я сейчас морочила головы, уже довольно давно общались с наркоманами, они так и не поняли рамок, в которых наркоманы крутятся. Лучших ушей для лапши, чем у такой компании, было просто не найти — они слепо поверили всему, что я им наговорила. Поначалу эти субъекты взяли меня как волонтёра-консультанта по работе с наркоманами — и были очень довольны моей работой. Я по природе любознательна, и выслушивание трагических историй для меня оказалось просто захватывающим. Разумеется, большая часть из того, что мне плели, была полнейшей чушью, но поскольку я рассматривала эти байки как особый вид развлечения, то и не пыталась особо отделять правду от выдумок.
187
188
189
190
191
192
193
194