Туда-сюда между взрывами смеха передавались косячки, и по мере того, как Гаррет чесал языком, все будто забыли, что мы тут укрылись от побоища. Довольно долгое время всё так себе и шло, а когда всё кругом несколько успокоилось, мы отодвинули динамики, которыми была забаррикадирована дверь. Вышли в зал — там словно бомба взорвалась. На улице возле Эклэм-холла было немало разбитых машин. Копы старались держаться подальше от ситуаций подобного рода, пока не убедятся окончательно, что всё действительно спокойно. Если есть хоть какая-то возможность избежать опасностей, вся эта мразь обязательно ею воспользуется. Они трусливы и одновременно обладают властью — совершенно омерзительная комбинация. Однако мы с Гарретом на всякий случай решили свалить отсюда, пока на горизонте чисто. Инцидент, который я описываю, произошёл за несколько месяцев до того, как мы укрылись в доме 104 на Кембридж-гарденс, а в то время мы с Гарретом снимали на двоих комнату возле станции Квинсвэй. Перед тем, как отправиться туда, мы решили завернуть к Ронни и Бонни, проверить, дома ли они. Нам не сразу удалось до них достучаться, на это потребовалось некоторое время, а когда нам это всё-таки удалось, мы ширнулись вместе с ними, а потом вырубились. К себе на квартиру мы добрались только на следующий день. С Ронни и Бонни мы словно отступали в прошлую эру, но то, что происходило в Эклэм-холле безусловно было реальностью, с которой приходилось иметь дело семнадцатилетним паренькам вроде моего Ллойда. Теперь жизнь в героиновых кругах Лэдброк-гроув гораздо тяжелее, чем когда-либо. С этими постоянными переделами территорий дела, похоже, шли к тому, что наркоманов перебьют раньше, чем они перемрут от передоза. Шестидесятые ушли окончательно и бесповоротно; неприкрытый эгоизм уничтожил всю ту солидарность, что когда-то была свойственна наркоманам; и наш мирок стал жестоким, и эта жестокость всё сильней. Я рада, что уже не молода, и очень надеюсь, что Ллойд достаточно крут, чтобы пережить эту эпоху падения нравов. Набирающая силу Тэтчер[204] — симптом, а не причина того, что сейчас в Лондоне всё не так.
Младший ассистент по промоушену на восточном побережье
Когда на моих друзей находило критиканское настроение, они всегда осуждали меня. Большую часть своей жизни я полагалась на принцип «живи и давай жить другим». Возможно, то, что говорили мне некоторые знакомые сутенёры о верхнем слое характера — правда. Как правило, мы склонны наиболее резко критиковать в других именно то, что больше всего ненавидим в себе. Замкнутая жизнь в квартирке в цокольном этаже дома на Кембридж-гарденс делает меня более критичной к своим друзьям, особенно к тем очень немногим, с кем мы до сих пор видимся. Я всегда восхищалась Алексом Трокки за создание двух великих романов, но я то и дело возвращаюсь мыслями к низким чертам его характера. Я никогда не встречалась с отцом Трокки, но мне почему-то кажется, что Алекс — вылитый отец. Будучи молодым, Альфредо Трокки был музыкантом и одновременно работал в Обществе Прав Исполнителей[205], а в конце жизни остался без работы и переключился на ритуальное выполнение своих задач, чтобы создать видимость хоть какого-то порядка в своей полностью рассыпавшейся и пустой жизни. Алекс сатирически описал его поведение в «Книге Каина» — но хотя сам он предпочитал прикрывать пустоты в своём раздробленном, жалком существовании пристрастием к наркотикам, а не мифологическими представлениями о респектабельности, сбившийся с пути сын так и не сумел действительно уйти от губительного влияния своего папы-буржуа, жившего мечтами о завтрашнем дне. Трокки много говорил о том, чтобы вернуться на писательскую стезю, но с тех пор, как в начале шестидесятых он удрал из Соединённых Штатов, чтобы избежать преследования за перевозку наркотиков, он больше не написал ничего стоящего. В течение последних двадцати лет Алекс употреблял героин, чтобы хоть чем-то упорядочить свои дни. Рутина не менялась. В течение многих лет всё шло одним и тем же чередом. По утрам Трокки собирает рецепты на лекарства, полученные по программе государственных дотаций; потом посещает нескольких букинистов, после чего отправляется выпить в «Кэтрин Уил». Разобравшись с разными делами по нелегальной наркоторговле, припрятав большую долю от штуки фунтов стерлингов, Алекс в течение оставшегося дня пьёт в «Элефант энд Кастл». Вечера он обычно с удовольствием проводит дома, и именно в это время мы с ним встречаемся чаще всего.
Алекс ничем особенно не занимается, а по мере того, как проходит время, он делает всё меньше и меньше; для всяких разных работ и поддержания дома в чистоте у него есть помощник. Много лет назад, когда Алексу отчаянно нужны были наличные и когда его унижали местные продажные копы, он занимался уличной торговлей наркотиками, но эта деятельность давно осталась далеко позади. Если бы не способность Трокки проматывать деньги, он мог бы стать богатым. Я одна из немногих, кто много лет продавал наркоту через Алекса. Трокки говорит, что всё потому, что несмотря на его финансовые затруднения и прочие проблемы с копами, он очень боится, что его репутация как писателя означает, что если просочится хоть слово о его наркодилерстве, то даже продажным копам, с которыми он вынужден работать, будет крайне трудно закрыть глаза на такую деятельность. Меня не особо поражает искренняя тревога Троккипо поводу того, что он может потерпеть крах или быть обчищенным до нитки — это просто рациональное объяснение его нежелания расширять свою скромную наркоимперию. На мой взгляд, его вполне устраивает тот уровень безопасности, который даёт одно и то же положение в наркобизнесе — подальше от улиц, но не настолько близко к верхним звеньям цепочки поставщиков, чтобы чувствовать себя уязвимым. Скажем так, в отличие от стабильного положения в наркоторговле, литературных помощников Алекс менял чуть ли не чаще, чем обычные люди меняют нижнее бельё. Пожалуй, это не так уж удивительно, учитывая, что Алекс практически прекратил писать двадцать лет назад, и основной задачей этих людей было поддержание его самолюбия. Довольно скоро литания по тем, кто не понимал и до сих пор не понимает Алекса — его родители, учителя, приятели в Париже, литературный истэблишмент, контркультурные круги — становится несколько затянутой, и требуется новое лицо, чтобы обеспечивать Алексу сочувствие. Разумеется, если бы нашёлся хоть один человек, который действительно понимал бы произведения Алекса, он почувствовал бы своим долгом закончить ещё один роман.
204
205