Перед нами прошли дядя Костя, который вечно чем-нибудь болел, и его жена, актриса, которая так же вечно его лечила и, сражаясь с микробами и бактериями, приказывала дезинфицировать и мыть все, вплоть до сахарного песка.
Мы увидели женщин рода Алексеевых, которые «любили делать ЭТО», и поэтому у них всегда было много детей от разных мужчин.
Предстал дядя Гоня, сын А. С. Штекер, — тот, что создал легенду о привидении. Судя по всему, это был человек с богатым воображением и весьма рукодельный. В трудные времена он варил мыло из жира канализационного стока. Он переделывал все во все: граммофоны в мясорубки и наоборот, изготавливал фонари из могильных крестов и еще много странного из столь же странных и неподходящих материалов, и все это непременно покрывал «черным лачком».
Между прочим, странным образом его увлечение передалось и мне. Как только мы с Борей немного наладили свою деревенскую жизнь, я начала отыскивать на чердаке и задворках всякую старинную утварь. Попадались утюги, детали керосиновых ламп, колеса от экипажей; откопала тяпку для рубки капусты, нашла кованый торшер и каминный набор, состоящий из подставки и щипцов с кочергой.
От Лели в день нашего бракосочетания мы получили совершенно бесценный подарок — фонарь из Любимовки. Таких фонарей в имении было два, и они каким-то чудом сохранились, пролежав долгие годы на чердаке ее дома. Теперь один из них стоит у нас в саду. И я никогда не упускаю случая похвастаться, что на этот фонарь в 1902 году смотрел сам Чехов!
Все это (в том числе и фонарь) я отчищала и… правильно, покрывала «черным лачком».
Мы увидели милую служанку Фенечку, на вечный вопрос о которой: «Где Фенечка?» — всегда следовал столь же вечный ответ: «Фенечка на маленьких саночках повезла…» Вместо точек следует вставить любое из нижеперечисленных слов: мешок картошки, шкаф, рояль, гостя на станцию и т. д.
Кажется, что это давняя история, не подтвержденная никакими конкретными материалами, ан нет! У меня хранится письмо, найденное мною на нашем чердаке, быть может, к той самой Фенечке. Обычный конверт, оборванный с одного края быстрой рукой. Изъеденный насекомыми ветхий конверт, на котором карандашом написано: получить Фени отъ мамы.
Внутри конверта — открытое письмо (carte postale), на котором без соблюдения каких бы то ни было правил, тоже карандашом, письмо, относящееся, вероятно, к началу XX века (сохраняю орфографию подлинника):
Дарогая Феня. Кланяюся я тибе и крепко целую.
Дарагая Феня. Я прашу тибя пажалуста небери ты ничиво в столовой никаких гостинцев. А если тибе что хочется то ты мне скажи так я тибе завсигда дам что тибе хочется а если тибе девочки научают то луче пускай они сами возмут, а ты находи это очень нехорошо. Знаешь барыня за это очень рассердится и будит неприятность твоя мама.
А «графиня Сумарокова, которая жила на сундуке»! Жаль, что у нас, по нашей тогдашней бедности, не было не только видеокамеры, но даже простого магнитофона! Сколько упущенных сцен и слов! Теперь, описывая этот спектакль, я полагаюсь только на собственную память. Графиня, некогда знатная и богатая, умевшая лихо скакать на коне и «сострунившая[5] не менее сотни волков», теперь жила у Веры Владимировны, матери Лели. Лучшего места, чем в кухне на сундуке, для нее не нашлось, однако даже в такой обстановке она сумела «сострунить и нас», как рассказывала Леля. Утро начиналось с того, что графиня принималась варить кофе и повелительным голосом говорила Леле: «Пхибавьте огонь!» Тон повышался: «Накхойте кхы-шечкой!!» Еще выше: «Повехните хучкой к стенке!!!» — «Сейчас, сейчас, Нина Александровна», — суетилась Леля, едва успевая выполнять указания. Напившись кофе, графиня почти умиротворенно говорила: «Схазу видно, что ваша мать не двохянка. Купчиха с Охотного хяда. Опять сожхала всю кахтошку!»
Но если у двери раздавался звонок — графиня преображалась, особенно когда зычный голос прибывшего произносил: «Доложите — князь Трубецкой-Бутурлинский». Одернув драную телогрейку, князь щелкал несуществующими шпорами. «Пхосите», — томно говорила графиня. Появлялась бутылка водки, и повеселевшая графиня, кокетливо поправляя сбившийся локон, говорила Леле: «Духак такой, он ухаживал за мной в Ницце!» Далее шепотом сообщалось, что сейчас он прибыл со сто первого километра…
А уж скетч про незадачливого азербайджанского доктора (Лелин муж был азербайджанец, известный кинорежиссер) — это готовый эстрадный номер.
Доктор, очень вальяжный и самоуверенный, приходит к пациенту и прямо с порога спрашивает: «Что, дорогой, пуллютень надо?» Однако больной почему-то хочет, чтобы доктор его осмотрел. Доктор, уже менее уверенно, опять предлагает бюллетень, но странный больной настойчиво просит полечить его. Мы изнемогали от смеха, наблюдая, как «доктор», припадая то к животу больного, то к правой стороне груди, отыскивал сердце. Не найдя его, пытался хотя бы нащупать пульс, судорожно сжимая руку пациента в самых неподходящих для этого местах, и все время с безнадежной тоской в глазах и голосе спрашивал: «Пуллютень — надо?» Роль пациента пришлось выполнять мне.
5
Сострунить — (