У проталины, возле каких-то теплых труб, шел парок, и все птахи работали. Людей они не боятся.
А вечером, в снежную бурю, сбило много вальдшнепов. Бекасик на руках в столовой. Он сидел так смирно и так кротко смотрел большими, грустными черными глазами, что взрыв был неожиданным. Помял носик о стекло.
Лягушка жерлянка начала «отмерзать», и куда ее деть, я не мог решить: пища — холод.
Весной все быстро растет, а быстрее всего — заборы и скамейки (если их не убрали на зиму).
Когда кормишь синичек тем, что они больше всего любят, — их не увидишь на кормушке. Любят они больше всего семечки. Может, именно потому, что уж очень удобны. Цап и улетел, и не надо находиться в таком страшном месте, где за окном нет-нет да появится «ОН» — великий синицеед?
Комар пищит, подлец, так жалобно, словно взаймы просит.
Должна сказать, что Борис пугался даже отдаленного жужжания. «Опять напустила комаров», — обычно говорил он мне при появлении самого первого в сезоне кровососа.
Учредители Международной писательской программы 1986 года в штате Айова Paul Engle и его жена Hualing пригласили писателей, участников программы, на день рождения одного из своих детей.
Вышли на воздух в сад. Хозяйка объяснила, что нет дня рождения без бычка. Суть в том, что бычка на веревке привязывают к дереву одним концом, второй — держат люди на балконе и «управляют» привязанным бычком. Тебе (всем по очереди) завязывают глаза и дают палку, и ты должен его хлопнуть. Первым отличился сам Энгл, потом нигериец в живописном национальном костюме. Я нудил — не люблю обижать животных. Все же заставили. Я его погладил, чем вызвал дружный добрый смех.
В заметках, посвященных описанию американской квартиры, в которой жил, Борис упоминает о «животных», населяющих ее:
Время от времени в кухне или в ванной видишь… тараканов. Они здесь страшно пугливы, и не без оснований: такие хлипкие, что, едва прикоснешься, распадаются на составные части. Даже жалко…
1968 год.
16 июня в нашу калитку постучались две девочки. У одной из них в руках — птенец вороны, у другой — банка с дождевыми червями, приданое малыша.
Так появился у нас этот вороний подлетыш. Возможно, не подбери его девочки, родители отыскали бы своего птенца. Девочки знали, что всякую живность можно приносить к нам: у нас примут.
Новичка выпустили на террасу. Собаки, особенно Дар, очень удивились. Воспитанный доберман для знакомства, как и полагается у собак, произвел контроль под хвостом, а дворовая Катька просто попыталась вырвать его. Нам пришлось запихнуть птицу в клетку и подумать — чем накормить гостью.
Борис на всякий случай заглянул в книгу Грабовского, которого сам переводил, и почерпнул важные сведения о рационе ворон. Оказалось, как мы и думали, они едят все. Однако ничего из этого «всего» птенец не соглашался принять иначе как из нашего «клюва». Он словно не понимал, что делать с пищей. Пришлось на первых порах клюв заменить пинцетом. Дело пошло на лад. Я даже почувствовала себя вновь кормящей матерью. Назвали вороненка Крашем.
Борис вел нечто вроде дневника, день за днем наблюдая питомца, который очень быстро прибрал наши сердца к рукам, то есть крыльям.
Неотразимость просьбы птенца — трепещущих крыльев, разинутого клюва, слабого крика, всего выражения открытости. Доверчивости. Надежды…
Сила слабости? Или, несмотря на бездну, разделяющую птиц и нас, в нас живет «родовая память»?
Галя два раза ночью вставала накормить его грудью. Он очень скоро надоел, особенно утром, когда выяснилось, как он обкак. И на второй день решили выпустить его на участок.
Вечером совесть нас замучила, единственно, что утешало, — он держался мудро возле террасы, куда кошки не ходят, — это собачья сторона.