Купеческая дочь, просватанная за нелюбимого, отправилась на свой последний перед свадьбой маскарад. Там, в Дворянском собрании, познакомилась со своим будущим мужем, который влюбился в нее, даже не видя лица. (По условию, которое поставил ей отец, отпуская на бал, она должна была, как Золушка, покинуть его до снятия масок, что послушная дочь и выполнила…)
Это готовый святочный рассказ, который я не преминула записать.
Был период, когда упоминать о родстве с фабрикантами было не принято. Сейчас город гордится своим прошлым. Меня пригласили в 2002 году на Рождественские чтения, которые проходят в городе уже более 10 лет. Эта замечательная традиция собирает до сотни гостей. В городском музее, который во времена молодости моей бабушки был тем самым Дворянским собранием, читают доклады о Владимирском крае, о его людях, о прошлом и настоящем города. (Вместо доклада я прочитала свой рассказ о бабушкином сватовстве.) В 2003 году музей приурочил к очередным чтениям выставку моих картин в одном из лучших своих залов — зале, где и встретились на балу дедушка и бабушка. К следующим чтениям, в 2004 году, меня пригласили вновь. Теперь уже с моими фотографиями. Это будет (если состоится) моя первая выставка фотографий, о которой мечтал Заходер.
Боюсь, что с предстоящей выставкой моих фотографий я забежала несколько вперед. Поживем — увидим.
Подарив мне фотокамеру, Борис направил мое творчество в новое русло, тем более что в нашей с ним жизни наступил период, когда мы оказались отрезанными от широкого мира подступающей болезнью. Мы стали настоящими затворниками. Теперь он смотрел на природу, на смену времен года моими глазами.
— Ну, что ты сегодня наснимала? — регулярно спрашивал он.
Что же я могла показать ему, если видела все тот же лес или реку, где ежедневно гуляла с собакой? Каждый день одно и то же… Пейзажи, иногда красивые, иногда — ужасающе-отталкивающие, когда становилось стыдно за наш людской род…
Но, возможно, всякое ограничение заставляет искать способы его преодоления: я стала пристальней вглядываться в окружающий мир.
Со мной, кажется, произошло нечто похожее на эффект от приема в кино, когда мы видим отдельное лицо, выхваченное зорким оператором из толпы. Только что людская масса была для нас безлика — и это лицо неожиданно заставляет зрителя сочувствовать толпе или ее презирать… Я начала различать отдельные лики этого мира.
Приблизила травинку, букашку, вгляделась в замерзшую лужу, в движение ветра по траве, первую изморозь на еще зеленом листке, следы на снегу, подсмотрела любовь насекомых, робкий бутон полевого цветка, пробивающегося сквозь острые осколки разбитой бутылки, увидела завиток огуречного усика (Боря назвал этот кадр «Росчерк Господа Бога»).
«У меня меньше болит, мне легче жить, когда я смотрю на Галины фотографии». Эти слова Бориса вспомнила недавно наша близкая подруга.
Любуясь моими фотографиями, Боря делал к ним подписи.
Борис мечтал сделать выставку моих фотографий, издать альбом. Он и название для него придумал: «Мгновенье ока». Дарил мне строки японского поэта Оноцура: