Возможно, эти минуты нашей первой встречи были решающими.
Что скрывать, незнакомец, проявивший ко мне интерес, у меня поначалу не вызвал ответного. Я, избалованная внешностью моего «роскошного» друга, как впоследствии со свойственной ему иронией Борис характеризовал Артема, увидела лишь полнеющего, не слишком привлекательного, как мне показалось, мужчину. Но каждое последующее мгновение, проведенное с ним, меняло мой взгляд на него в лучшую сторону с потрясающей быстротой.
Пока он читал стихи, я смотрела в его глаза, так быстро меняющие выражение. Залюбовалась высоким лбом и красивой формой рта. Заслушалась тембром голоса, — он волновал меня. А как читал! Не могу сказать, что взволновало меня — только ли голос или совершенное чтение. Все вместе. А уж сами стихи!.. Слушая их, я поняла, почему он так — почти до слез — смеялся над моим вкусом, поняла, что услышала настоящую поэзию.
Когда спрашивали, что привлекло меня в нем в первую нашу встречу, я, не задумываясь, отвечала: «Встретила яркого, умного и очень интеллигентного человека редкой одаренности».
Когда спрашивали Бориса, что привлекло его во мне в тот первый раз, он отвечал: моя приветливость. Возможно, было что-то еще, но уж, конечно, не мой поэтический вкус.
Однако наше замечательное общение было прервано появлением «Ракеты». Я мигом вскочила, поблагодарила Бориса и тут же напрочь забыла о нем, едва кивнув на прощание. Накинула сарафан и побежала навстречу своему «роскошному» возлюбленному.
Это стихотворение из цикла «Листки» Борис Заходер написал позднее, но оно отражает начавшиеся между нами отношения.
Словно желая благословить меня, бабушка предложила мне самой выбрать в подарок любую икону из своего иконостаса. Мы вместе пересмотрели их, заодно вытерли пыль, почистили оклады, вымыли стекла и долго смеялись, обнаружив за иконостасом совсем не божественный предмет — клистирный наконечник (несомненный признак деревенской бедности, если этот «ценный» предмет спрятали в такое надежное место).
Мне сразу приглянулся образок, написанный маслом на деревянной пластинке размером 5,5 на 6,5 сантиметров: на голубом фоне — контуры собора с пятью маковками, увенчанными крестами, и слева от него в полный рост — фигура старца со сложенными молитвенно ладонями: святой преподобный Нил Столобянский. В правый верхний угол вписан образ пресвятой Богородицы.
Эта драгоценность и бусы из персиковых косточек, которые я закончила к концу того отпуска, когда мы познакомились с Борисом, всегда висели рядом у изголовья кровати в нашем Доме.
Приближалось время моего возвращения. Незадолго перед отъездом из этого благословенного уголка я получила то самое — единственное в жизни — письмо от Бориса.
Сын оставался с нянькой до конца лета. Я складывала чемодан.
И тут у соседей — скорбное событие. Померла бабушка Нюша. Закрыла за дочкой ворота, легла отдохнуть и тихо померла. Вечером поминки — можно не готовить, все будут сыты и так. (И пьяны.)
Во время похорон навстречу процессии выехал грузовик, а из него вылезли три человека. «Очень плохая примета, — убежденно сказал дедушка Яков, — жди трех новых покойников».
На поминках много пьют. Дед Яков здорово перебрал. Вижу из окна, как его под руки волокут домой. «Это я работать уже не могу, — бормочет он, — а пить мне полезно».
Среди ночи стук в дверь: «Дедушка Яков помер…»
Примета начала сбываться. Но, покинув деревню, я так и не узнаю, сбылось ли печальное предсказание деда Якова полностью…
Меня проводили всем домом, выпив на посошок «дядиколиной» бражки, она-таки «шибанула».
Отъезд (вернее, отплытие на моторной лодке) на этот раз обошелся без приключений. Я дремала, придерживая свой не в меру бойкий чемодан, который норовил снова пуститься в плавание, и вспоминала позапрошлое лето.